Я посмотрела на нее и мне стало не по себе. Девочка говорила совершенно серьезно. И это звучало страшно из уст ребенка. Желать смерти несчастной птице, глядя прямо на нее.
— Почему? Разве тебе не жалко его?
— Нет. Жалость унижает. Он хочет свободы, но не может улететь так как ему подрезали крылья. У него была любимая, но ее убили. Он несчастен. Жалость — губительна. Было бы гуманнее его убить еще в детстве, а не запирать в неволе.
Я слышала в ее голосе нотку горечи. Как будто она говорила сейчас не только о лебеде.
— Кто твой отец?
— Я думала ты знаешь? Говорят, я на него похожа. Мой отец — Хан.
Я постаралась дышать спокойнее и не сжимать так сильно поручень моста.
— Ты его боишься, — констатировала она, даже не оборачиваясь ко мне, — Странно. Обычно он их сюда не привозит.
— Кого их?
Тихо спросила, разглядывая ее аккуратный профиль с маленьким курносым носом и крошечным аккуратным ротиком, прикидывая сколько ей лет. Примерно девять. Кажется, слишком умной для своего возраста и прекрасно говорит по-русски.
— Своих женщин. Но думаю, и ты ненадолго. Открутит тебе голову или просто вышвырнет.
Ответила спокойно, жестоко по-взрослому. И я в очередной раз содрогнулась. Почему-то в ее устах это прозвучало зловеще. Намного страшнее, чем, когда об этом говорили тетки Хана.
— Сколько тебе лет?
— Девять.
— Ты уже большая.
Хотелось завязать разговор, но не получалось. Она как будто говорила только то, что хотелось ей. Это был разговор-монолог. Ей не особо интересны мои вопросы и ответы.
— Ты удивилась. Он не рассказывал обо мне, да?
— Нет.
Усмехнулась. Тоже по-взрослому и на щеке появилась ямочка. Красивая девочка… похожа на Мулан из мультика. Как жаль, что у нее нет ног… почему? Вряд ли мне кто-то ответит на этот вопрос.
— Он никогда обо мне не рассказывает. Мне нельзя сюда выходить. Я думала вас нет дома. Когда никого нет я могу гулять… и смотреть на те качели. Они красивые. Их сделали еще до моего рождения. Для меня.