— Ты реально считаешь, что это имеет какое-то значение? — придвинулся ко мне, — Я вдовец… и ничто не помешает мне стать им дважды, когда я этого захочу.
— Это… это была мать Эрдэнэ… твоя жена? Что с ней случилось?
Зря спросила взгляд вспыхнул дикой злобой такой жгучей, что меня всю прошибло током.
— Я сварил ее живьем в чане за предательство. Тебе же просто оторву голову. Возможно, прямо сейчас!
Ужасаться времени не было. Да и я устала ужасаться. Если сейчас он меня убьет. То значит так и надо. И все закончится. Что-то должно измениться. На одной ноте невыносимо!
— Ты запираешь свою дочь в клетке, как и свою кошку. И если ты оторвешь мне голову ничего не изменится! Ни в твоей, ни в ее жизни. А могло бы! ее жизнь могла бы быть лучше… Ты можешь… Но ты не даешь ей жить! И себе! Ты тоже в клетке!
Поднял за шею вверх и глаза налились кровью. Таким злым я никогда его не видела, мне казалось передо мной не человек, а дикая зверина. Кожа вспыхнула болью, потянуло мышцы. Я должна была молчать. Должна была прикусить язык. Но точка невозврата пройдена.
— И тебе не дам… — прошипел мне в лицо и сдавил пальцы так, что я успела лишь схватить воздух и захрипеть.
— Папа! Нет! Не надо!
Резко обернулся и лицо разгладилось мгновенно. Пальцы разжались, он отшвырнул меня как тряпичную куклу и я, оцарапавшись скулой о перила моста, рухнула на землю, задыхаясь и отползая назад, подальше от взбесившегося зверя, пытаясь отдышаться. Девочка никуда не уехала. Она сидела в своем кресле и смотрела на нас. Нет, в ее глазах не было ужаса, не было и особой жалости ко мне. В них была мольба… она даже ладошки сложила вместе и трясла ими. Наверное, так же другие дети выпрашивают жизнь для котят, которых собрались утопить или просят не выбрасывать бездомного щенка.
— Не надо… она хорошая. Не обижай ее.
— Я сказал в дом вернись.
Стоит, сцепив руки за спиной. Боком ко мне. Огромный, как исполинский утес, заслоняет собой даже солнце. И отчеканенный, резкий профиль выступает на фоне неба. Напротив света вся его фигура кажется огромной тенью. Иногда мне кажется, что в нем собралась вся тьма вселенной и загустилась, растекаясь вязким маревом по его венам.
— Пожалуйста. Не трогай ее. Она мне нравится.
— В дом!
Указал пальцем на здание.
— Сейчас же! — нет, на нее Хан не кричал. Его тон не терпел возражений, но был иным.
Девочка развернулась в кресле и поехала в сторону дома, а я встала на ноги, придерживаясь за поручень моста. Это было необыкновенное зрелище. Я никогда не представляла насколько может измениться хищник рядом со своим детенышем. В нем изменилось абсолютно все, даже осанка, выражение лица, мимика. Густые брови поползли вверх, уголки рта опустились и в глазах появилось болезненно-растерянное выражение. На какие-то мгновения. Когда она просила. А он не смог отказать. Но ведь это не любовь к ребенку. Что угодно только не любовь. Такие не умеют любить. Это слово не созвучно с его сущностью. Он даже не подозревает что это такое.
Когда девочка исчезла из вида и за ней закрылась дверь, Хан обернулся ко мне. В глазах уже нет такой обжигающей ненависти. Он успокоился.
— Не подходи к ней, ясно? Если жить хочешь!