Потом Гюльсум продолжала рассказывать о нескончаемых приключениях и событиях в жизни Исмаила.
Домашние терпеливо, даже с некоторой жалостью выслушивали эти истории, но через какое-то время их терпение иссякло.
С некоторых пор, если до ушей хозяйки дома, которая занималась подсчетами, среди прочей болтовни и бормотания Гюльсум, вдруг долетели фразы об Исмаиле, она кричала, срываясь на визг: «Замолчи, девочка! Меня уже вконец утомили твои разговоры про Исмаила!» А нервные маленькие барышни, живущие в особняке, жаловались: «Когда я слышу Исмаил, меня тошнит».
В конце концов это надоело и остальным детям. Как только они слышали имя Исмаил, они тут же в один голос вопили: «Ты что, других слов больше не знаешь?»
При таком положении дел Гюльсум даже стала бояться вспоминать имя брата. Однако в этот раз все вышло по-другому. Однажды ночью Невнихаль-калфа рассказывала сказку:
— Жил-был один бедный дровосек — такой же бедняк, как Йорганлы. Однажды он понял, что не сможет накормить двух своих детей. Тогда он привел на вершину горы. «Вы посидите здесь, а я пойду нарублю дров на том холме», — сказал он. Дети сидели и ждали отца, а он, повесив на дерево две тыквы и взвалив топор себе на плечо, быстро ушел… При каждом дуновений ветра тыквы бились друг о дружку: «тук-тук», а дети думали, что это звук топора… Наконец совсем стемнело; дети пошли на этот звук и, увидев тыквы, поняли что отец бросил их и сбежал. От страха и отчаяния они кричали до самого утра…
Гюльсум жадно ловила каждое слово и живо представляла на месте дровосека Йорганлы, а себя и своего брата — на месте обманутых звуком тыквы детей.
Потом, каждый раз, когда малыши хотели послушать сказку, Гюльсум начинала рассказ про «стучащую тыковку». Но дети кричали: «Нам уже надоела эта сказка», и жаловались: «Мама, смотри, опять эта невежда рассказывает про дровосека».
Между тем имя Исмаила со временем забылось, однако у Гюльсум осталась неискоренимая привычка: когда она стояла, то слегка поднимала руки ладонями вверх, будто держала ребенка.
Врачи вынесли ему свой вердикт:
— Очевидно, что тяжесть подноса, который ты носишь на голове, давит на шею. Будет лучше, если ты найдешь себе другую работу.
Таир-ага принял этот совет к сведению и устроился на работу за три меджидие в месяц в особняк в Кызташи к тогда еще молодому майору Шекип-паше.
Кроме выполнения мелких поручений, его основной обязанностью в доме было смотреть за детьми. И на настоящий момент Таир-ага вырастил в этом доме уже три поколения. Однако каждые последующие воспитанники оказывались еще хуже, чем предыдущие.
У няньки имелся целый букет болезней. Несмотря на то что он сменил работу, опухоль на шее не прошла. И если раньше она была величиной с грецкий орех, то, постепенно увеличиваясь, стала размером с яйцо, а в конце концов превратилась в зоб наподобие индюшиного.
Из-за круглой бороды, черных густых бровей и носа, похожего на утиный клюв, нянька выглядел очень колоритно. А так как он носил старые рединготы[22] паши и из-за болей в шее ходил и разговаривал с задранной головой, его считали «важной птицей», и некоторые знакомые прозвали его «нянька-эфенди».
Вторым серьезным недугом Таир-аги была одышка. Он считал огромной победой, если догонял кого-нибудь из убежавших на улицу детей. И если домочадцам становилось скучно, они вспоминали, как он кричал, когда они еще были детьми: «Ишаки… Вы меня замучили!»
Кроме того, Таир-ага мучили и другие недуги. Стоило ему зимой чуть посидеть на камнях или постоять в снегу, у него начинали болеть почки и мочевой пузырь. Когда он сильно мерз, выпивал много воды, слишком сильно грустил или радовался, он не мог сдерживать себя и непроизвольно мочился. И вдобавок ко всему у него был ревматизм. Каждую зиму у Таир-ага распухало правое колено, по его словам, оно становилось «как собачья голова». В такие дни напролет старик кричал: «Мамочки, горю!»
ebooksa