Впрочем, Таир-ага жаловался на лето больше, чем на зиму. Когда цвели фруктовые деревья, у несчастного начиналась аллергия.
В плохую погоду он хотя бы мог развлекать детей сказками и небылицами. Однако летом, когда устанавливалась хорошая погода, дети носились по улице, как угорелые, и нянька уже не мог их удержать. В числе детских шалостей были и совсем уж невообразимые.
Например, однажды они продырявили гвоздем арбуз, дабы понять, поспел он или нет; в другой День положили легкие тюлевые занавески в бельевое корыто, чтобы поплавать на нем, как на лодке. А как-то раз со словами: «Посмотрим, будут ли они плавать, как утки?» — зашвырнули в море и утопили нескольких кур.
Упреки и побои в особняке были запрещены. Вся ответственность за детские шалости, ущерб, поломки полностью возлагалась на няньку. Таир-ага не очень-то страдал из-за шалостей маленьких проказников. Однако если с детьми что-нибудь случалось, хозяйка дома сразу же узнавала об этом. Маленькие сорванцы толкают друг друга в воду — виноват Таир-ага… Разобьют стекло — «Нянька что, ослеп?» Подожгут сухую траву в укромном уголке сада — «Где опять дрыхнет этот негодник?» Проще говоря, как считала ханым-эфенди, в этих проделках была и его вина. Даже когда у детей случался понос, она сама приходила к няньке.
— Негодник! Быстро говори, чем ты накормил моих детей! — начинала она допрашивать несчастного.
— Помилуй, ханым-эфенди… что я могу поделать?.. Они же при тебе запихивают в рот траву и морскую грязь… О, Аллах, я пропал… Меня убьют не мучения, которые я испытываю, а твой язык… Позволь, я от вас уйду, — волновался старик и иногда плакал, смешно морща нос.
Но еще больше старались задеть няньку маленькие барышни и матери детей. Однако вырастивший в этом доме три поколения Таир-ага не обращал на них особого внимания. А если они уж чересчур надоедали ему, он говорил, прищурив свои маленькие глаза: «А ну-ка, исчезните с глаз долой… Хоть вы и знатные люди, я тоже могу дать вам отпор!» — и прогонял их.
За два дня до того, как в особняке появилась Гюльсум, произошла еще одна ссора. Старшую дочь Дюрданэ-ханым Фахрийе ужалила пчела. Девочка была насколько непослушной, настолько же трусливой и крикливой. Она так вопила, что вокруг нее собрались все домашние, а ханым-эфенди, как обычно, начала ругать няньку.
Спустя несколько дней, после легкого гриппа, перенесенного на ногах, Таир-ага восстал. Осипшим после болезни голосом он закричал:
— Слушайте… слушайте… не стыдясь, внимайте моим словам… Как Хазрет-и-Сулейман[23], я приказываю волкам и птицам, говорю пчелам: не трогайте этих сорванцов! — и потерял сознание.
Поскольку наказания были запрещены, у бедняги имелось одно-единственное средство: убеждать детей ложью. Например, когда они собирались отправиться куда-нибудь далеко, он уверял их, что в этот день будет солнечное затмение и на землю опустится полная темнота; чтобы помешать детям бродить около глубокой ямы на поле, он говорил, что ночью видел сон, будто бы в той яме лежат их родители… Если сорванцы начинали озорничать на берегу моря, он старался увести их на улицу со словами: «Сейчас тут будут проходить музыканты». Когда дети безобразничали на улице, он говорил: «Сейчас здесь пройдут рыцари, или будут соревнования на лодках», и уводил детей к морю. Но что поделаешь, дети росли, и, спустя некоторое время подобные слова, как и действие лекарств, которые постоянно принимают, перестали действовать. Даже когда Таир-ага сообщал детям самые обычные вещи, например, «Все уже сели за стол… идите кушать», или: «Мама дала нам денег, мы отправляемся гулять на пристань», — дети кричали без всякого стыда: «Ложь… опять ты обманываешь, няня!»
Вообще, все дети в особняке походили на арабчат из-за постоянного пребывания на солнце, из-за вечных драк их ладони трескались, руки и ноги покрыты ссадинами, у некоторых даже были сломаны зубы. Но все выглядели счастливыми.
Что касается Гюльсум, то она верховодила детьми и порой озорничала больше, чем все остальные. Однако больше всего ей нравилась работа няньки. Да и Таир-ага частенько возлагал всю ответственность на Гюльсум, тем самым облегчая себе жизнь.
Если происходила какая-нибудь неприятность, хозяйке дома непременно нужен был кто-то, на кого она могла бы легко все свалить. Обычно под руку подворачивались если не нянька, то Гюльсум. Для нее это не имело значения.
Теперь, когда Надидэ-ханым собиралась отругать Таира-ага, он воздевал руки к небу и со словами: «Ну что же я могу поделать, ханым-эфенди? Эта сумасшедшая девчонка руководит ими» — валил все на Гюльсум и тем самым отводил от себя вину.
Тем не менее хозяйка дома постоянно давала приемной дочери добрые наставления. Однако девочка оказалась существом, которое совершенно не понимало ласковых слов. Да разве могло быть иначе, если раньше ребенок знал только побои и вырос в горах, будто животное?
Даже спустя месяц, с тех пор как она появилась в доме, ей никак не могли привить благородные манеры за столом и научить отвечать «да, я вас слушаю», когда к ней кто-то обращался. Спускаясь по лестнице, девочка производила такой шум и так громко говорила и смеялась, будто вокруг больше никого не существовало. Всех детей называли по именам: «Селим, Фахри, Фахрийе, Нимет», а ее — не иначе как «дитя дома».
Когда взрослые возвращались домой с угощением, Гюльсум выбегала навстречу впереди всех детей. Если собирали в саду урожай, она пихала в рот самые лучшие плоды. А когда дети запевали песню, она все время мешала им, громко выкрикивая грубые слова.
Надидэ-ханым говорила:
— Гюльсум, я обещала человеку, который назвался твоим дядей, что буду хорошо заботиться о тебе. Я не отделяю тебя от своих родных детей… Но я хочу, чтобы ты выросла человеком… Ничего страшного не случится, если ты станешь лучше относиться к нам… Каждый месяц я буду откладывать для тебя деньги. Капля к капле — и получится озеро. Я соберу для тебя хорошее приданое. Выдам тебя замуж за прекрасного человека, когда вырастешь…
ebooksa