Епископ разразился приглушённым смехом.
– Ты, непотребная! – крикнул он. – Ты, меня, наивысшего пастыря, будешь к покаянию обращать! Ты! У меня есть сила принимать клятвы и освобождать от них, я…
Голос его ушёл обратно в горло и слова его сменились непонятным всхлипыванием. Он упал на стул. Был взволнован сильнее, чем хотел показать по себе… он боролся с собой, чтобы не выдавать себя.
– Павел, – говорила коленнопреклонённая мягко. – Бог тебя моими устами предостерегает. Раскаяся и покайся! Ты новые преступления берёшь на свою совесть. Кровь, огонь, убийство, предательство.
В это время в одно из окон вместо блеска гаснущего дня попал померанцевый отблеск пламени и, дрожа, разлился по комнате, словно хотел добавить силы словам Беты.
Город горел.
– Тысячи людей будут взывать к Богу о мести за этот огонь! Этот огонь, который ты устроил! Господь терпелив – он ждёт! Дал Он тебе тюрьму, как напоминание, дал тебе поражения, чтобы опомнился, дал унижение, как знак, что зовёт тебя к себе. Ты глухой и слепой, Павел! Слушай глас Божий! Я, несчастная, запятнанная и соблазнённая, люблю тебя ещё, но любовью, которая желает спасти! Вырви мою душу из пламени, спаси свою! У тебя ещё семь лет для искупления, мне объявил это Бог на молитве, столько тебе жить осталось. А! Для твоих грехов этого мало… Я вижу их как чёрные пятна, которыми покрыта твоя душа.
Епископ слушал, спрятав голову в ладонях, одновременно с тревогой и гневом. Он сдерживался, чтобы не вспылить. Он смягчался, а старая привычка к греху возобновляла в нём сопротивление и отгоняла раскаяние.
Теперь зарево пожара попадало во все окна, оно осветило всю комнату; им уже было облито лицо Беты. Вид этого огня вместо того, чтобы пробудить в нём жалость, ввёл в какое-то безумие.
– Прочь! – воскликнул он. – Прочь, негодяйка! Почему не оставишь меня в покое? Не к покаянию хочешь меня привести, а к греху? Уйди с глаз долой, иначе прикажу тебя слугам…
– Твои слуги ничего мне не сделают, потому что Бог меня защитит! – сказал она спокойно. – Не на грех, но к покаянию тебя веду. Павел! Павел, сжалься над собой!
Этот стон, вместо того, чтобы разволновать Павла, пробудил в нём ещё больший гнев. Хотел позвать людей, ему было стыдно. Не зная, что делать, он с поднятыми кулаками бросился на неё и уже хотел ударить. Бета, закрыв глаза, даже не вздрогнула, не испугалась. Стояла на коленях и молилась.
Павел, уже шагавший к ней, отступил, руки его опустились.
В гневе он как безумный хотел убежать, когда Бета схватила его и удержала.
– Убей меня! Если кровопролитие вызовет раскаяние и покаяние! Убей меня! – воскликнула она.
Всё больше чувствуя тревогу, епископ так сильно выдернул одежду из рук Беты, что та упала на пол. Он слышал, как она ударилась головой о твёрдый пол, но взглянуть уже не посмел, бежал закрыться в своей комнате, и упал на кровать почти бесчувственный. Он тяжело дышал, оглядываясь вокруг, боялся погони.
И тут уже отблеск пламени был всё сильнее.
Весь двор был освещён, город горел сильным пламенем, ветер, который поднялся, разносил искры и головни туда, где деревья охраняли дома. Епископ уже слышал треск горящих неподалёку домов, шум солдат, которые криками приветствовали новое пламя. А в душе чувствовал некий смертельный страх.
Ему казалось, что там, в этой комнате, от которой заперся, лежит труп женщины. На него нелегко было нагнать тревогу – сейчас он не узнавал себя. Пророчество о семи годах жизни настойчиво звучало в его ушах. Раскрыла ли эта женщина тайну будущего?
Семь лет – семь лет покаяния! Всё будущее стояло у него перед глазами – сердце заплыло горечью.