Этот отец, чех, родом из Праги, но, с первого основания монастыря пребывающий в Кракове, он был уже почти поляком, выучил язык, полюбил страну. Был это известный проповедник, на голос которого сбегались тысячи людей, так что не в узком тогда костёле, а снаружи с приставленного к нему амвона он проповедовал слово Божье.
Разглашали о его чудесах – боялись неумолимой суровости.
Епископ тоже предпочёл бы встретить у порога кого-нибудь ещё, не его. Правдивость и суровость этого человека были ему неприятны.
– Отец мой, – сказал епископ, специально принимая лёгкий и весёлый тон, – я без пристанища, пастух без шалаша, пришёл вас просить о келье в монастыре.
Монах поклонился, складывая на груди руки крестом, но отвечал только молчанием. Тем временем епископу помогли слезть с коня, он вошёл в коридор, ведя за собой Серафина.
Тот спешил за ним с поникшей головой, отворил пустую дверь весьма просторной комнаты, и, остановившись на пороге, указал на неё епископу Павлу.
И это упрямое молчание отца Серафина, хоть из некоторых соображений удовлетворяло епископа, из других было неприятным. Объяснял их себе каким-то отвращением. Поэтому, зайдя внутрь, он позвал с собой монаха, который, немного поколебавшись, послушал. У епископа Павла голова так была забита делами сегодняшними, что он не нашёл другого содержания для начатого разговора.
– Теперь, – сказал он ему, – я надеюсь, что Вавель должен сдаться. Немцы убедились, что мы не будем шутить. Город сожжён!
– Да, – сказал глухим голосом отец Серафин, – коснулся его Бог, чтобы от греха очистился пламенем, но много и невинных пострадало!
Старец вздохнул.
– Нужна была эта катастрофа, чтобы завершить дело, – вставил Павел.
Избегая разговора об этом предмете, Серафин только добавил, что милостивый Бог спас свою святыню.
Сказвав это, он поглядел на дверь, словно ему нужно было уйти.
Епископ задержал его взглядом.
– Есть порой тяжёлая необходимость, неизбежная! – шепнул он.
– Без воли Божьей ничего не делается, – сказал монах, – потому что и человеческая воля в Его руках.
Сказав это, он поглядел на епископа таким проницательным взглядом, что тому пришлось опустить глаза. Отец Серафин сложил руки как для тихой молитвы. Раздражённый епископ и в этом движении усмотрел что-то, нацеленное против него. Он подумал, что он, может, молится о его обращении, как та, что его недавно увещевала!
– Я вижу, вы молитесь, отец Серафин, – вставил он, – может, и за меня, бедного грешника?
Хотя в голосе звучал гнев, старичок не смешался, обратил к говорящему бледные глаза.
– Да, – сказал он, – молюсь и за вас, пастырь, ибо нет такого, кто не нуждается в молитве.