Дерзкий Павел иногда проливал кровь своего соратника, порой осыпал его милостями. Дал ему землю, леса, мельницы, но от себя не отпускал. У них были одни привычки, подобные характеры, жили в постоянной ссоре и в наилучшем согласии.
Епископ называл его псом, за глаза Верханец называл его не сыном Яздона, но сыном сатаны.
Верханец был женат на одной из бывших любовниц Павла.
Та помогала ему по хозяйству в усадьбе и когда было дело с женщинами. Не слишком уже молодая, языкастая, не имеющая стыда, Верханцева Зоня была подстать мужу и в кубке, и в ссоре, и во всяком своеволии. Она часто была более ловкая, чем он.
Зоня не многим больше уважала Павла, чем муж, часто гневаясь на него, ругала его в глаза, что он прощал, смеясь или кусая зуб за зуб. Говорил иногда, что этой бабы боялся.
– Слушай, ты, пёс, – сказал, сев в карету, епископ, – если ты мне с Зоней послужишь в том, чего хочу, дам тебе то, на что давно ты точил зубы: лес от Быковой.
– Ох! Ох! – ответил, немного ошеломлённый траурным приёмом Верханец. – Значит, ваша милость чего-то плохого захотели! Дорого платите, наверное, спиной, щеками или жизнью придётся рискнуть.
– Ну, дело будет не таким уж трудным, – ответил Павел и, схватив Верханца за ухо с прежней фамильярностью, что-то начал ему шептать.
Верханец, худой человек с побитым лицом, со злыми глазами, с немного кривым носом влево, и губами, выпяченными направо, нахмурился, слушая.
Смеясь и с каким-то принуждением, епископ смотрел на него, пытаясь разглядеть, насколько позволял свет факелов, что рисовалось на лице соратника.
Верханец переваривал то, что ему сказали, покручивая головой.
– За это и леса от Буковой слишком мало! – буркнул он. – Но я этого дела на совесть не возьму! Пан прикажет, слуга должен! Хуже будет епископу, на которого и так люди плюют.
– За глаза! Пусть плюют! – отпарировал Павел. – О ком знаю, тому за плевок мвоздам кровью.
– Это не скроется, – продолжал дальше отвратительный Верханец, всё лицо, когда говорил, переворачивая и искажая ещё кривлянием.
– Не скроется! Тогда что? Не первая будет.
– Э! – покрутил головой охмистр. – Тут, в Кракове, ещё этого, должно быть, не видели.
Замолчав, они ехали дальше, епископ не спускал с него глаз, гадая, что он думает.
Уже приближались к Кракову, когда ксендз Павел его сильно ударил по плечу, тот аж зашипел от боли.
– Ну, говори, что ты на это думаешь, пёс эдакий?
– Я? Ничего, – сказал Верханец, – думаю о лесе от Буковой, потому что к нему также поля и луга должны принадлежать, без этого граница плохая…