– Разве от этого человека можно было ожидать что-то другое? – воскликнул Жегота. – Знали его прошлую жизнь, рукоположение его не изменило. Каким был всегда, таким остался. На его дворе и прежде было больше молодых женщин, чем клехов, а у него дома кубков больше, чем книг.
– Самое позорное, – добавил Пелка, – что весь город уже знает об этом. Эта несчастная не очень скрывается, стыда нет.
Дальше будет в костёл ходить и хвастаться тем, что её себе выбрал безбожник…
– Что же говорит епископ? – спросил князь.
Капеллан вздохнул, а старый Пелка добавил:
– Епископ такой же дерзкий и бестыжий, как был, или ещё хуже – головы нет.
Болеслав горько простонал.
Топорчики злобно смеялись.
– Отдать его в Рим! – вставил Жегота. – И так на него много постоянных жалоб. Каноников, которые его выбрать не хотели, подло преследует, мстит за себя, торгует имуществом, раздаёт костёльные земли. Его доверенные и слуги берут, что хотят, хорошо, что из кубков для мессы не пьют ещё за столом.
– Ужас! – сказал князь.
– Более достойный капитул вынести это не должен, – отозвался Пелка.
– И не вынесет! – забормотал капеллан Иво. – Я знаю это. Оттолкнут его, поедут жаловаться в Гнезно, хоть он архиепископа не послушает – солжёт! Тогда – в Рим.
– В Рим далеко! – прервал Жегота Топорчик. – Возмущение тем временем продолжается; такого богохульника и грешника нечего нежить. Взять бы его и посадить в подземелье на покаяние…
Болеслав запротестовал.
– Мы над ним власти не имеем, – сказал он, – у тебя помутилось в голове, Жегота! Они свой наивысший трибунал имеют в Риме, никто священника не смеет коснуться.
– Ну а ксендза Чаплю Конрад повесил! – отозвался Оттон.
– И умер в церковном проклятии! – прибавил князь.
Капеллан бормотал что-то неразборчиво, качал головой и вконец замолчал.
– Светской руке в эти дела нечего соваться. Есть духовные лица, которые будут оберегать свой сан. Об этом дадут знать в Рим.
– А тем временем, – прервал его Жегота, – он будет упрекать нас своим бесчестьем и позорить эту столицу, на которой сидели святые.