Стременчик

Помимо того, что двор и войско, которые собирались перешагнуть границу, были такими прекрасными, красивыми и таким духом оживлённые, они могли встать в один ряд с христианскими рыцарями всех стран Европы.

Захудалые, победнее, не так изысканно вооруженные остались на родине. Цвет рыцарства выходил с молодым паном.

Прощание было грустным: король опустился перед матерью на колени, чтобы она его благословила, обнял брата и молча пошёл оседлать коня, который, обычно мягкий и спокойный, приблизиться к себе не давал.

Всё это в торжественную минуту имело значение. Невесёлой была дорога к венгерской границе и Кешмарка, где хотели ждать запоздавших. Там Шимон Розгон, епископ Ягерский, который недавно занял для молодого короля Прешов, прискакал приветствовать в значительном отряде венгерских господ.

Это первое доказательство, что у избранного были друзья, которые его всевозможными силами решили удержать на троне, если не для Владислава, то для епископа Збышка и других, было очень утешительным.

Грегор из Санока, который пытался угадать чувства, какие подбадривали короля, не заметил в нём ни радости, ни даже юношеского оживления. Как если бы предчувствовал, что его ждало, он был постоянно погружён в себя и молчалив.

Ради венгров и для подъезжающих отрядов нужно было задержаться в Кешмарке. В течение всего этого времени молодой пан, послушный кивкам епископа Збышека, обращался, выходил, говорил, что ему советовали, но не показал признака собственной воли.

К вечеру второго дня, когда они ждали опоздавших, а особенно маршалка Рытерского, который нужен был королю, и Николая из Шарлея, неожиданно появился отряд литвинов.

Те днём и ночью преследовали Владислава, дабы выпросить у него как можно скорее выслать брата Казимира в Литву.

Этот отъезд уже был решён, но литвины, Андрюшко, Довойна и Рачко, хотели, чтобы у них во что бы то ни стало был князь, чтобы Михал не сел в Вильно. Они неосторожно, болтливо рисовали состояние Литвы таким плачевным, двойственность, гражданскую войну, чреватую такими опасностями, что даже епископа Збышека это обеспокоило.

Комнату Грегору из Санока назначили недалеко от королевской; он удивился, когда поздно ночью увидел входящего в его тесную каморку Владислава, который уже сбросил одежду и был в одном кафтане.

Лицо молодого пана покрывала ещё более заметная туча.

– Что вы на это всё скажете? – сказал он у порога. – Мы сделали бы лучше, возвратившись назад в Краков, не правда ли? Прошу вас, заметьте, в Литве всё кипит, там кто-то нужен… а меня посылают завоёвывать новое королевство, в котором я не удержусь. Я верю в ум и всегда здравый совет епископа Збышка, но в этом его не узнаю. Один Казимир даже с помощью добавленных ему людей с трудом бы справился в Литве. Он молодой и добрый. Нас бы двоих там не было слишком много. Мне охота бросить эту свою экспедицию и возвратиться в Польшу.

Его глаза блеснули.

– В Польшу! В Краков! Зачем мне отбирать чужое королевство, когда в своём собственном столько было бы дел? – прибавил король, опуская кулаки.

– Милостивый пане, – сказал, поворачиваясь к нему, Грегор, – всё это правда, но приходит слишком поздно. Литве, слава Богу, никакая опасность не угрожает.

Услышав это, король нахмурился.

– Не о Литве идёт речь, – прибавил магистр, – но вам очень жаль Кракова!

– Да! И это я от вас не скрываю, – сказал Владислав порывисто, – и думаю, что и другие это понимают. Да, жаль мне покидать Краков… Я тут чужак… и даже тот благожелательный епископ Шимон, что занял для меня Прешов, не скрывает, что меня здесь ждут противостояние и война. У королевы есть немцы, с ней император, Чехия и значительная часть венгерских магнатов.

– А у вас, милостивый король, будет ещё более значительная, – сказал Грегор, – потому что вы их легко получите.