Стременчик

За епископом начали говорить другие, потакая ему и утверждая, что отступать было бы позором и разочарованием народа, который доверял Польше и её королю.

Только воевода Краковский и Предбор из Конецполя были на стороне короля. Владислав, раз выссказав свою мысль, больше не говорил. Он слушал, давая только знаки, что, несмотря на мнение большинства, он оставался при своём.

Совет протянулся долго, наконец решительное сопротивление епископа Збышка закрыло его решением, что честь и данное слово вынуждало идти в Венгрию. Судзивой из Остророга, воевода Познаньский, поддержал это мнение, Ян из Тенчина и Предпор из Конецполя замолчали. Король встал, уже не отвечая, и покинул залу заседаний.

Всё же на несколько следующих дней они задержались в Кешмарке. Речь шла о том, кому доверить этот город: полякам или венграм. Польские паны рекомендовали Дзиержку из Влостовиц, епископ Шимон – венгра Николая Перен, за которого ручался. Король был на стороне последнего, находя, что не знакомому со страной, хотя бы храбрейшему рыцарю, такой важный город давать было нельзя.

В день Святого Флориана, патрона Кракова, король со двором и обозом наконец выехал из Кешмарка, такой же грустный и молчаливый, как прибыл туда, может, ещё более грустный.

В Собинове медленный поход задержался снова, потому что там короля нагнал посол недавно избранного папы Феликса V, хотя Евгений IV был жив и правил в апостольской столице. Казалось, что каждый шаг что-то новое задерживает дальнейшее продвижение в глубь страны.

В Прешове праздновали день Святого Станислава. В этот день на королевский обоз упал град неслыханной величины, что в уже встревоженных умах было новым зловещим знамением. Этих знаков становилось больше.

Придворные короля, желая его развлечь, на следющий день по дороге в Розгон уговорили Владислава, который любил соколиную охоту, поохотиться с ними на уток. Тот, кто первый подал эту мысль, королевский любимец Ян, сын Сонка из Сеннова запальчиво помчался с соколами к реке… и утонул.

Об этом не осмелились сказать королю, который был привязан к нему, но и скрыть было нельзя. Пришлось задержаться на дороге в Виздове для торжественных похорон, на которых находился сам король, более грустный, чем когда-либо.

С каждым днём поход становился менее весёлым, а все невольно чувствовали, что их охватывает какая-то тревога и беспокойство. Одним из тех, кто никогда не переставал шутить и смешить других, был известный своим неисчерпаемым юмором Винцентий из Шамотул, каштелян Медзирецкий. Серьёзный муж, уже зрелый, сам никогда не смеющийся, отважный и невозмутимо хладнокровный, у него был такой способ выражения, что самых грустных побуждал, хоть временно, улыбаться. Его также добавляли королю, чтобы иногда брошенным словом молодого пана взбодрить; но это немного помогало.

Дорога вела в Буду, которой вскоре надеялись достичь, когда новости о походе графа Цели с вооружёнными людьми, чтобы её занять, произвели панику среди венгров, сопутствующих королю. Шимон, епископ Ягерский, Винцентий из Шамотул, Ян из Сиенны, Войницкий, Анджей из Тенчина и значительный отряд венгров должны были поехать вперёд, чтобы обеспечить себе обладание Будой.

Так почти не было дня без какой-нибудь тревожной вести, помехи, задержки и причины для отказа от поездки. Король сносил это терпеливо, но все видели, что он всё больше был погружён в себя и ехал только из-под палки.

Один Грегор из Санока, которому король всё рассказывал, знал, что он терпел и как мужественно это переносил.

Оставшиеся при нём венгерские паны постоянно и лихорадочно говорили о с минуты на минуту ожидаемой в Буде коронации, убеждённые, что этот торжественный обряд неразрывным узлом свяжет молодого короля со страной.

В канун Троицы Владислав прибыл в Эгер и остановился в замке. Там, как всюду по дороге, для приветствия вышел значительный отряд магнатов; но, несмотря на их усилие, чтобы показать радость, Грегора из Санока, как других, поразило то обстаятельство, что были очень смущены и точно разгневаны.

Между прибывшими и теми, которых нашли в замке, начался какой-то шёпот, и менее опытный глаз мог заметить, что всех тревожила какая-то плохая новость.

Грегор из Санока угадал худшее, то есть захват Буды графом Цели; когда уже более или менее освоился с языком мадьяров, потому что с лёгкостью усваивал любой язык, он услышал что-то о коронации… Один из венгерских панов, с которым он подружился в дороге, только они расположились в замке, влетел к нему бледный, со сжатыми кулаками.

– Я вижу, что опять для нас случилось что-то неблагоприятное, – сказал ему Грегор, – говорите откровенно, чтобы в необходимости я мог приготовить к этому короля.

Венгр поднял руки вверх и начал с живостью, свойственной своей крови, во весь голос кричать:

– Случилось! Случилось, чего на свете никто не мог ожидать и предвидеть. Слушайте! Тот, кто рассказывает, знает это от прямого свидетеля! Королева Эльза выкрала венгерскую корону и в Белграде короновала едва трёхмесячного ребёнка. Этот негодяй, кардинал Дионисий Шеи совершил обряд! Ребёнку принёс присягу граф Цели!! Но что стоит эта коронация и присяга… мы потопчим её ногами.