Стременчик

Грегор подошёл к королю.

– Милостивый король, – сказал он серьёзно и с намащением, – хотя присутствующий здесь легат святого отца, кажется, был за эту неслыханную форму присяги, которую турок, а скорее хитрый грек, его посол, требует… я, как ваш старый слуга и страж совести, умоляю вас, не принимайте этого условия. Я был и есть за мир, – сказал он, – но купленный такой ценой… никогда!

Кардинал внимательно поглядел на короля.

Могло быть, что, поддерживая присягу на святыне, он хотел её предотвратить и уничтожить мир в те минуты, когда он уже был близок к подписанию. Догадался, что набожный Владислав пойдёт по совету магистра. Король открыто показал, что на эти требования согласиться не может.

– Не буду им присягать иначе, только согласно обычаю, – сказал он решительно, – не бойтесь, магистр… кощунством не запятнаю себя.

По губам Цезарини пробежала усмешка, он молча поглядел на Грегора, который ещё стоял.

– Я могу отнести этот ответ короля? – спросил он.

– Да. Скажите им, что если мне не доверяют, никакая клятва доверия не вызовет, – ответил Владислав.

Грегор победно поглядел на Цезарини, в лице которого было что-то насмешливое… и ушёл.

В покоях короля ждали потом разрешения этого спора о присяге довольно долго. Слегка раздражённый этой неопределённостью Цезарини отправил Ласоцкого на разведку.

Декан вернулся с новостью, что грек настаивал на своей присяге на святыне, но было очевидно, что он сдастся и от своего условия отступит, ограничиваясь крестом, Евангелием и алтарём.

Кардинал, услышав это, нахмурился, последняя надежда сорвать переговоры пропала.

На следующий день король присягнул на заключённом трактате по старой традиции, а турки обязались в течение восьми дней выдать замки.

X

Молчание, терпение, равнодушие, с какими кардинал Цезарини смотрел на заключение мира в Шегедыне, на странные провокации, когда речь шла о присяге, пренебрежение ею, для тех, кто, как Грегор из Санока, знал Цезарини, казались непонятными.

Он, кто был душой и пружиной экспедиции против турок, кто следил тут только за тем, чтобы крестовую войну против неверных сделать неумолимой и окончательной… в минуты подписания десятилетнего мира вёл себя так, точно в действительно не имел ни малейшей надежды склонить к войне. Ему ничего больше не оставалось, как возвратиться в Рим, потому что его пребывание на дворе короля Владислава было бесцельно.

Он совсем не говорил об отъезде, а в дороге в Буду, как в Шегедыне, сохранял то же равнодушие.

Грегор из Санока, который следил за каждым движением этой загадочной фигуры, убедился только, что при каждой возможности наедине с королём и теми, рыцарский характер которых знал, кардинал старался пробудить в них жалость, что этот мир отбирал у них лавры, славу, заслуги, обращал в ничто все их надежды.

Король также был печален и задумчив. В дороге во время одной стоянки, невзирая на то, что присутствовал Грегор, Цезарини начал жаловаться.

– В самом деле, – говорил он королю, – никогда турок не дал большего доказательства коварства и разума, чем теперь. Он хорошо чувствовал и знал, что против него собираются все силы христианства, что ему не справиться…