– Любой мир теперь – погибель и позор! – прервал король. – Вся Европа обратила на нас глаза и на меня возлагает надежды. Могу ли я подвести ожидания и оказаться малодушным?
Грегор немного помолчал.
– Мой король, – сказал он, специально затягивая с ответом, – вы слишком порывисто это всё принимаете. Вся Европа кормит вас обещаниями, хвалебными письмами и лестью и за вашу кровь даёт красивые слова. Где же эта обещанная подмога и эти обещанные денежные субсидии? Прислали нам гостку бродяг, которых стыдно держать в лагере, и скрывать их было нужно. Поляки и венгры одни сражались. О немецких и итальянских крестоносцах нечего вспоминать… На будущую экспедицию не дадут больше.
– Ты ошибаешься, – прервал король.
– Дай Бог, чтобы ошибался, – сказал Грегор. – Нескольколетний мир дал бы время уладить польские дела, постепенно и сильно приготовиться к окончательному походу.
Гуниады – муж отважный, внимательный, осведомлённый о силе, с которой мы должны сражаться… Кардинал наверняка будет подстрекать к войне, я в своей совести советую мир и молюсь за вас… если он будет справедливый и достойный… не отталкивайте его.
Он сложил руки, в которых держал книжку с молитвами, и стоял так перед королём, глядя ему в глаза.
Владислав казался слегка взволнованным, но вскоре к нему вернулось настроение, с которым пришёл, тоска по славе, по войне, по тому рыцарскому ореолу, которого желал.
– Ты хорошо знаешь, – воскликнул он, – чем можешь меня сломить. Ты напоминаешь мне о Польше и о первом долге в отношении её. Ты видел сам, ты был свидетелем, что я хотел его исполнить, что хотел ехать, что решил…
– А кардинал это одним словом обратил в ничто! – вставил Грегор.
– Не кардинал! Все, все меня умоляли, чтобы я остался – ответил Владислав. – Эта экспедиция должна быть решающей и последней.
– Судьбы войны переменчивы, – сказал магистр грустно. – Самые большие надежды подводят. Если мир возможен, король…
Тут Грегор опустился на одно колено.
– Умоляю вас.
Владислав схватил его за плечи.
– Мой Грегор, дорогой отец, – сказал он. – Ты знаешь, я не завишу от себя. Всё-таки отец наш, Палеолог, королевы, князья требуют этого от меня. Это честь для меня и для всей Польши.
Грегор почувствовал, что в эти минуты настаивать было бы напрасно; он опустил голову, раскрыл книжку, начал искать вечерние молитвы. Король также не возобновил разовора, но было заметно, что брошенные Грегором слова не упали на твёрдую землю.
На следующее утро венгерские паны, которые получили письма от воеводы и деспота, после совещания торжественно и в большом количестве вошли к королю, требуя аудиенции. Кардинал заранее знал о том, что в Буде не было почти ни одного человека, который не радовался бы надежде на мир… миру, который хотела сама Турция!
Уже то, что они его желали и просили его, льстило гордости… а внутреннее состояние страны наказывало этим воспользоваться. Кардинал, в связи с таким единодушным требованием рассудив, что ни в ком не найдёт поддержки, кроме как в Ласоцком, сделал загадочную физиономию… показывал себя нейтрально.
Все знали, что он подстрекал к войне, что обманывал обещаниями выслать флот, который должен был охранять на море и не допустить, чтобы подкрепления из Азии прибыли к туркам; поэтому он не прикидывался, что изменил мнение (этому никто бы не поверил), он сделал вид сломленного, побеждённого и поддающегося преобладающей силе человека.