Со временем унылое, лишенное деревьев пшеничное поле, которое никогда не было особенно продуктивным, стало царством дикой природы. Летом на нем резко возрастает популяция насекомых. Луг привлекает мраморных белых бабочек, которые в большом количестве парят и порхают в воздухе. Кроме того, здесь есть пестрянки с ярко-красными пятнами на темных крыльях и изысканные, ярко окрашенные голубянки икар, которые, к сожалению, сейчас не так распространены, хотя и размножаются в этой местности. Дятлы часто наведываются сюда, чтобы осмотреть многочисленные колонии муравьев. Куропатки и фазаны строят свои гнезда в безопасности луга.
Такой вид садоводства – это, по сути, форма ведения сельского хозяйства, которая меньше сосредоточена на том, чтобы
В наши дни в связи с экологическим кризисом, который разворачивается вокруг нас, восстановительный аспект сада выходит на первый план. Рост влияния движения за возвращение дикой природы означает, что садоводство стало меньше ориентировано на доминирование над природой и больше – на ее спасение и восстановление.
В то же время происходит смена парадигмы того, как мы понимаем и изображаем природу. Такие идеи, как «человек по своей природе хищник», «выживает сильнейший» и «шкурный интерес», до сих пор формировали наше представление о мире природы. Эти образы, возможно, соответствовали времени, но одновременно означали, что из виду упускались другие силы, способствующие нашему существованию в мире. Однако теперь идеи, которые ранее считались «необычными», начинают становиться частью мейнстрима. Например, появилась совершенно новая область ботанической науки, которая занимается коммуникацией растений. Мы узнаем, что деревья образуют сообщества и «сотрудничают» друг с другом посредством подземных грибниц; растения предупреждают другие растения о необходимости защищаться от угроз со стороны насекомых и других вредителей[357]; а подсолнухи изо всех сил стараются приспособить свои корневые системы к своим соседям[358] – всевозможными способами мир растений организует себя для повышения коллективного выживания. А коллективное выживание – это насущная проблема наших дней.
Климатический кризис неотделим от кризиса биоразнообразия[359]. Сообщения в британских СМИ об уменьшении численности птиц, бабочек и пчел отражают лишь малую долю происходящего истощения природы. Сочетание таких факторов, как повышение температур, потеря среды обитания, чрезмерное использование агрохимикатов, а также разрушительные последствия других загрязнений, нанесло серьезный ущерб сети жизненных взаимосвязей, лежащих в основе здоровья планеты. Экологи лишь недавно начали следить за экологией домашних садов[360] и обнаружили, что они могут быть настоящей Меккой биоразнообразия, и в них может обитать большое количество видов, которое намного превосходит то, что встречается в окружающей сельской местности.
И в то же время в Великобритании постепенно исчезают палисадники[361], уступая свое место парковке для автомобилей, в результате чего в каждом третьем цветнике перед домом сейчас вообще нет растений.
Сады, даже небольшие, – это широчайший спектр потенциальных мест обитания для всех видов дикой природы. По сути, они служат для нее своеобразным убежищем от истощенных сельских ландшафтов, с одной стороны, и суровых городских условий – с другой. Было установлено, что плотность птиц в городских садах[362] в шесть раз превышает среднюю по стране в целом, а большое разнообразие цветущих растений в них привлекает множество различных видов насекомых-опылителей. Заброшенные углы с грудами веток, гниющими листьями и пнями с мертвой древесиной – все это служит пристанищем для насекомых, таких как муравьи, мокрицы, жуки.
Почва, встречающаяся в большинстве садов, поддерживает здоровое разнообразие микробов, грибов, червей и всех других существ, для которых земля является средой обитания[363]. И напротив, почва на сельскохозяйственных землях, как правило, бедная и истощенная. Десятилетия промышленных методов ведения сельского хозяйства означают, что со времен Второй мировой войны более трети всего верхнего слоя почвы во всем мире было потеряно. Верхний слой почвы – драгоценный ресурс[364]; без него растения растут с трудом, и после его потери на восстановление уходит от 500 до 1000 лет. Деградация почвы вследствие недостаточного ухода[365] за ней стала проклятием шумеров. Древние римляне точно так же пренебрегали потребностями земли, и последовавшие из-за этого неурожаи, кроме всего прочего, способствовали падению их империи. В более поздние времена североамериканские прерии были уничтожены серией катастрофических пыльных бурь под названием «Пыльная чаша» в 1930-х годах. Та же ошибка повторяется и сейчас, только в гораздо большем масштабе.
Огромная и растущая проблема состояния планеты неизбежно порождает чувство беспомощности, то, что называют климатической печалью или «экологической меланхолией». В качестве реакции на это мы можем кинуться в крайности: минимизировать проблему и надеяться на лучшее – или поддаться отчаянию и впасть в ступор.
В любом случае потеря связи с землей как основным источником благости и добра имеет психологические последствия и может сделать трудным наслаждение природной красотой или ощущение благодарности за ее богатство. Наоми Кляйн описала, как после разлива нефти концерна BP в Мексиканском заливе она потеряла способность радоваться природе. «Чем прекраснее и поразительнее было переживание, – писала она, – тем больше я горевала о его неизбежной потере – как человек, неспособный полностью отдаться чувству любви, потому что он не может перестать воображать неизбежное горе»[366]. В ее представлении природу уже было невозможно восстановить: «Глядя на океанскую бухту на Солнечном побережье Британской Колумбии, место, где кипит жизнь, я вдруг представляла ее бесплодной». По ее словам, это было похоже на жизнь в постоянном «ожидании потери», что означало, что в своем состоянии меланхолии она была отрезана от той единственной вещи, которая могла бы ее исцелить.
Как неустойчиво состояние нашей планеты, так и наш образ жизни стал психологически неустойчивым. Депрессия в последнее время обогнала респираторные заболевания[367] и стала ведущей причиной плохого состояния здоровья и инвалидности во всем мире. Хотя этот рост напрямую не связан с изменением климата, определенную связь все же нельзя отрицать. Пренебрежение тем, что нужно людям для процветания, является следствием того же мышления, которое не смогло помочь процветать природе. И этот вопрос подводит нас к сути того, что значит
Бессмертное завещание Вольтера «
Город Лиссабон, который в XVIII веке был одним из самых богатых и густонаселенных городов мира, был полностью разрушен в 1755 году одним из самых смертоносных землетрясений в истории. Сейсмические волны вызвали цунами, за которым последовала серия огненных торнадо, опустошивших сельскую местность. Масштабы разрушений поставили под сомнение веру в бесперебойный ход вселенной как часового механизма – идею, которую породила ньютоновская физика и которая лежала в основе мысли восемнадцатого века. Модель вселенной как часового механизма может показаться нам абсурдной сейчас, однако метафора механистичности повсеместно владела западной мыслью в те времена. В современном мире эквивалентом подобного суждения была бы сентенция «мозг как компьютер», где мы видим такое же несоответствие между машиной и природой. Метафоры обладают огромной силой; они способны не только углублять наше мышление, но и ограничивать или искажать его. Опасное состояние биосферы возникло из-за неспособности человечества уважать природу как живую систему, и в этом смысле мы являемся свидетелями далеко идущих последствий представления о вселенной как часовом механизме.
Вольтер яростно выступал против философских и религиозных верований, связанных с идеей плавного хода вселенной, и высмеивал их в рассказе о Кандиде. Будучи опубликованной тайно, книга была немедленно запрещена, что не помешало ей затем стать массовым бестселлером. Главная мишень Вольтера в этой истории – слепой оптимизм (разновидность философии Лейбница), при котором человек упорно предполагает лучшее и пытается свести к минимуму худшее, в результате чего избегаются неудобные реалии. Повествование выражает это через череду быстро разворачивающихся событий и невероятные повороты сюжета, в которых персонажи, жестоко убитые или раненные в одной части книги, внезапно появляются в другой. В связи с этим книга считается предтечей магического реализма.
По мере того как мы следуем за Кандидом в его приключениях, становится все более очевидным, в какой степени позиция оптимизма мешает людям ощущать тревогу по поводу каких-либо ужасных вещей, происходящих в мире. Кандид наконец понимает это, когда сталкивается с бедственным положением изуродованного раба с сахарной плантации. Социальные и человеческие издержки производства сахара являются для него шокирующим откровением, и впервые он признает, что оптимизм – это «мания настаивать на том, что все хорошо, когда все далеко не так чудесно». Проблема в том, что Кандида, лишенного защиты своего оптимизма, тут же начинают поглощать мысли о том, что зло всегда будет торжествовать, и он впадает в состояние беспомощной меланхолии. Похоже, единственной альтернативой мании отрицания является пессимизм – депрессивное состояние ума, при котором нет смысла пытаться изменить мир или что-либо в себе, поскольку все это слишком неподъемно и слишком сложно.
В конце повествования Кандид сходит с корабля на берег Мраморного моря, в том самом месте, где мой дед был взят в плен. Хотя у меня это совпадение вызывает ассоциации с пережитым Тедом в Первой мировой войне и тем самым полностью закольцовывает для меня эту книгу – для читателей Вольтера ассоциации были совсем другими. В массовом представлении той эпохи Турция была экзотическим местом, которое ассоциировалось с великолепными садами султанов и традиционными садами «бостан» – небольшими плодородными огородами, которые были широко распространены.
Где-то в сельской местности недалеко от Константинополя Кандид встречает «достойного старика», живущего со своими сыновьями и дочерьми на небольшой ферме. Старик приглашает Кандида и его спутников в свой дом и предлагает им фрукты из своего сада. Вместе они лакомятся апельсинами, ананасами и фисташками, а также домашними сорбетами и пряными сливками. Кандид поражен, обнаружив, что эта простая ферма так процветает. Он и его друзья тратили свое время в затяжных философских дискуссиях, которые не вызывали у них ничего, кроме скуки, беспокойства и тревоги. Вместо этого, понимает Кандид, им нужно возделывать свой сад.
Оптимизм и пессимизм, в разных обличьях, доминируют в нашей сегодняшней жизни. Пессимизм окружает нас повсюду, не в последнюю очередь мы находим его в нынешней эпидемии депрессии и тревоги, а также в широко распространенном чувстве пассивности и беспомощности по поводу состояния мира, климатического кризиса, войн и насилия, а также безжалостной эксплуатации природы и людей.
Как и Кандид, мы живем в биполярном мире, в котором мы либо страдаем от подавляющего уныния по поводу направления, в котором мы движемся, либо живем в состоянии отрицания и полагаем, что «все будет хорошо», продолжая смотреть в экран, который переносит нас в другие миры.
Сад – это, пожалуй, лучшая метафора, которая у нас есть для описания жизни, но в то же время это нечто гораздо большее, чем просто образное сравнение. Так было и с Вольтером. После публикации «Кандида», последние двадцать лет своей жизни он воплощал свое послание в жизнь, посвящая много времени и энергии возделыванию земли. Он поселился в заброшенном поместье в Ферни[369], на востоке Франции, где, отказавшись от французской моды на формальный ландшафтный дизайн, создал плодородный фруктовый и овощной сад. Он держал пчел и посадил тысячи деревьев, многие из них – своими руками. Однажды он написал: «Я сделал только одну разумную вещь в своей жизни – возделывал землю. Тот, кто возделывает поле, оказывает человечеству лучшую услугу, чем все писаки в Европе»[370]. Идея Вольтера о саде – это не побег от жизни: это глубоко прагматичный подход, способствующий общему благу.
ebooksa