Поговорив с Домаратом, когда лучшего места для такого тайного свидания не было, он решил там ждать князя.
– Скажите ему, что даю рыцарское слово, что ни засады, ни предательства нечего от меня опасаться. Пусть приезжает, вы с ним… буду его ждать.
Дали Гневошу проводника через лес, на более короткие дороги; он ещё раз отправился в дорогу, прося только Господа Бога, чтобы застать Белого таким, каким его оставил. Несмотря на свою привязанность к нему, Гневош теперь видел, что на его постоянство нельзя было много рассчитывать. Он приписывал это и грустному положению, и раздражённому.
Князь тревожно ожидал прибытие посла.
Сколько раз он гневался на себя, что разрешил съезд с Судзивоем, и сколько раз поздравлял себя с этим, не мог посчитать даже Бусько, который с его лица читал, как из книжки. Белый не перед кем не признавался в том шаге, которого стыдился и упрекал себя. К счастью, когда подъехал Гневош, он попал в хорошую минуту – князь решил ехать.
Он воображал, что своим авторитетом, красноречием, достоинством подкупит и ослепит воеводу и заставит его делать то, что захочет. Ему казалось, что сейчас дело обстоит хорошо, лучше, чем когда-либо. Судзивой вызывал его на переговоры – значит, имеет указание и разрешение на это от короля.
Ухватившись за эту мысль, заранее торжествующий князь сел на коня. Он вовсе не сказал слугам, куда направляется, и позволял догадываться, что едет ненадолго в Дренк. Он не взял с собой даже Буську и ему сопутствовал один Ласота и другой немой батрак, которого он обычно использовал, когда хотел утаить, что делал.
Из Перхна часть гостей на следующий день разъехалась. Помимо Домарата, остались ксендз Иво и Вилк. Последний в этот день спал, потому что много пил вечером.
Судзивой, желающий увидиться с князем и говорить с ним наедине, велел себе разбить отдельную палатку на песчаном берегу озера, отправил людей и там, довольно беспокойный, ждал Белого. Для Гневковского князя было очень важно даже фигурой и авторитетом пробудить в воеводе уважение. Поэтому он надел на себя самые красивые доспехи, одежды, плащ, а чем более бедным себя чувствовал, тем более достойным хотел показаться.
Ему также нужно было признать то, что мог на короткое время пустить пыль в глаза, представиться, как подобало Пясту.
Только вскоре это самообладание проходило – нетерпение делало его легкомысленным, порывистым, а вся серьёзность, с таким трудом принятая, исчезала.
По мере того как они приближались лесами к Перхну, князь становился более беспокойным, гнал коня, его уже утомило слишком долгое для него ожидание. Наконец показалось озерцо, деревенька и разбитый шатёр у берега. Князь отправил вперёд Гневоша. Через мгновение Судзивой принимал его у порога своего шатра.
Они были одни. Несмотря на большое усилие, Белый уже с трудом мог сохранить хладнокровие. Когда они вошли в шатёр и воевода указал на сидение, князь, до сих пор молчавший, поглядел на него, вызывая на разговор.
– Верьте мне, ваша милость, – начал Судзивой спокойно и холодно, – что только доброе желание в отношении к вам склонило меня к этому шагу. Не предсказывая ничего удачного для вас, князь, я хотел бы оградить вас от тяжёлой участи… от гнева короля, от большого несчастья, какое можете на себя навлечь.
Князь задвигался и прервал:
– За добрую волю спасибо, – сказал он, – но не думаю, что мне угрожает большая опасность. У меня есть друзья, терять – почти нечего, для получения – кто знает, сколько… Вы тоже нуждаетесь в покое…
Судзивой всматривался в него.
– Если вы, князь, будете заблуждаться тем, что оружием что-нибудь добьётесь от короля, увы, это плохо кончится. Моих сил более чем достаточно для захвата ваших замков, так же как мы взяли Влоцлавек. Захватить его неожиданно было легко, никто тогда не предчувствовал никакого нападения; удержаться, князь, вы не сможете.
По губам Белого пробежала принуждённая улыбка.
– Король Людвик так разгневан на вашу милость, что в своих письмах приказывает поступать без милосердия, не смотря ни на что. И за вашу жизнь я не могу ручаться.