Взгляд Судзивоя из Шубина имел ту силу, какую даёт мужественный характер; Белый не мог его вынести, первый опустил глаза, вздрогнул, гордость, с какой хотел выступить, покинула его.
Он забормотал, что рад бы окончить войну.
– Я тоже, – ответил Судзивой, – но вы, князь, в моих руках. – Вы хотите положиться на меня?
– А что вы мне выхлопотали в первый раз, когда я получил такие красивые обещания? – спросил князь.
– Не обвиняйте меня, – сказал Судзивой. – Я вам ничего не могу дать, ничего обещать; всё зависит от короля, но ручаюсь рыцарским словом, что буду стараться подсластить вашу судьбу.
Князь слушал, повесив голову на грудь; было видно, что колебался, что готов был уже сдаться.
Судзивой добавил ещё:
– Вы делали, ваша милость, всё, что могли; нет позора в том, чтобы сдаться, когда не может быть иначе. Когда мы возьмёт Золоторыю, тогда право войны вынесет вам приговор… вы не можете надеяться на милость.
Гордый князь уже не ответил ни жалобой, ни угрозой; он стоял, то отходя, то подходя, открывая рот и не зная, что сказать.
– Дайте мне ваше рыцарское слово, что со мной будете обходиться не как с пленником и узником, а как подобает моей крови.
Воевода медленно протянул ему руку.
Белый, на руке которого была железная перчатка, снял её и подал ему бледную, исхудавшую руку.
Он мрачно и тихо сказал только одно слово:
– Завтра…
Так, сверх всякого ожидания переговоры вскоре и решительно окончились. Белый поддался, сам не зная, как был до этого доведён, но, когда повернулся к замку, когда подумал о позоре, какой должен был вынести, об упрёках Фриды, о собственном падении, он весь вздрогнул, пожелав скорее смерти.
И этот порыв продолжался недолго. До ворот он дошёл уже остывший.
– Не вернусь в монастырь, – говорил он сам себе в утешение.
Зайдя в нижнюю комнату, он нашёл там Буську, который связывал какие-то узелки, точно собирался в дорогу. Тот уже уверен был в конце… Он бормотал сам себой, даже не глядя на господина, ни о чём его не спрашивая.
Фрида тоже не зашла в свою каморку – а он идти к ней не смел. Ближе к ночи он велел Буське напевать какую-то песенку, но тот покачал головой.
– Бей, если хочешь, – сказал он, – не буду петь, меня душат слёзы…