– Ни жить, ни умереть не умеет! – повторяла она себе, не находя себе места.
При виде Буськи Белый вскочил, велел ему подойти ближе, чтобы их не подслушали, и чутко навострил уши. На его лице не было видно возмущения – оно было почти безоблачным; он ничего не сказал. Положил палец на уста… и встал, чтобы пойти к Фриде. Она ждала его, может; он нашёл её нетерпеливо шагающей по каморке.
– Они нас голодом заморют! – сказал он, садясь.
– До этого ещё далеко, – выпалила женщина, – когда голод наступит, можно выйти с гарнизоном и пробиться.
Князь пожал плечами.
– В чистом поле наша горстка перед ними не устоит.
– Тогда нас перебьют и мы умрём по-рыцарски и достойно, – воскликнула Фрида.
Белый опустил голову.
– Но я надеюсь, что король отдаст мне Гневков, когда…
Он недокончил.
Фрида за него насмешливо бросила:
– Когда ты ему сдашься и согласишься на милостыню?.. Не думай, что он даст тебе хоть пядь земли… заплатит за неё… а в княжество не пустит!
Белый промолчал.
– Смерть от голода или от меча! – забормотал он. – Вот что осталось… я жить хочу!
– Хотя бы с кандалами на ногах? – спросила Бодчанка.
Не дав ответа, он вышел гневный.
В полдень у ворот затрубили, князь отправил одного из пленников с просьбой поговорить с Судзивоем. Но, сам однажды его предав, он сам боялся какого-нибудь нападения. Он хотел поговорить с ним на мосту у ворот, или за рвом, и чтобы были одни. Воевода ответил, что у него больше причин недоверять – хотел поговорить в поле перед лагерем. Белый боялся…
Переговоры затянулись – послать было некого. Дразга хорошо бился, но говорил не очень.
Прошёл день, Белый начал уже терять терпение и вздрагивать. Что бы он ни делал, ему не терпелось; он боялся завтра, потому что чувствовал себя неуверенным.
Почти половину гарнизона взяв на мост, чтобы быть в безопасности от нападения, он вышел к Судзивою на середину дороги к лагерю. Воевода выехал с маленькой, но прекрасно воружённой, кучкой. Они сошли с коней, встретились, недоверчиво смотря друг другу в глаза.