Когда-то горячей крови, но уже возрастом много укрощённой, он имел авторитет и умеренность, и умел приспособиться к людям любого сословия.
В то время было нелегко одинаково подружиться со всеми теми элементами, из каких складывается общество, дать им понять себя и привыкнуть к их традициям. Рядом с такими панами, как Судзивой из Шубина, которые ни на одном тогдашнем европейском дворе не смутились бы и повсюду могли бы получить признание, была шляхта только немного привыкшая к общению с людьми и исполненная гордости, ещё ниже эти паноши и бедные землевладельцы, речь и обычай который мало отличались от кметских. Совсем не понимая тех дел страны, её потребностей и запутанных вопросов, питаясь слухами, леговерные, пылкие – они всегда были склонны подняться, а успокоить их было очень трудно.
А такого землевладельческого, можно сказать, гмина было численно гораздо больше, чем умных голов. И когда с умными легко было договориться, с этими – невозможно, потому что их нужно было подкупать, хватая за сердце и за их слабости.
Судзивой имел то превосходство над другими, что и с епископами, и с панами умел обращаться, и договориться с братьями поменьше.
В него верили, а оттого что был сдержан, любезен и податлив, его любили. Очень важный мужчина, когда требовала необходимость, он умел повесить важность на шпильку и был с маленькими маленьким. В семье Судзивоя тоже были такие, с которыми нужно было вести себя, как с детьми.
Отец Судзивоя выдал дочку за некогда молодого, молодцеватого, весёлого, храброго Кристина из Скрипова. Из этого человека, который отличался фигурой и спесью, годы сделали теперь великое бремя для семьи и почти бесчестье. Шурин Топорчика был тяжёлой проблемой, он промотал наследство, собственность сохранить не мог – и всё своё время проводил в окружении самого обычного простонародья, лишь бы составляли ему компанию для кубка и пьянки.
Ради сестры Топорчику приходилось сажать шурина в замке то тут, то там, давать ему держать староства, чтобы не умер с голоду, чтобы было, на что пить, и держался вдалеке от воеводы, который его стыдился.
Судзивой из Шубина в то время уже не молодой, не старый, был, можно сказать, в самом рассвете лет, потому что в те века лошадь, пока ей не исполнится семь лет, не запрягали; человек редко женился раньше тридцати лет, а в сорок и пятьдесят едва созревал.
На нём видны были род и кровь, у него была красивая фигура и та, может, больше рекомендовала его королеве Елизавете, которая ценила мужскую красоту, нежели его ум и знания. Судзивой был связан с влиятельной тогда в Великой Польше семьёй, и это также, несомненно, повлияло на то, что этот род поддержал его при выборе в великорядцы. А эта должность в этой стране, очень неспокойное состояние которой требовало величайшей бдительности, была очень трудной.
Первое выступление, когда Судзивой добился успеха, шло теперь с правительством всё легче и легче… Поэтому мудрый пан надеялся, что постепенно наведёт там порядок и мир.
На его гостеприимном дворе, ибо у великорядцы он не мог быть иным, землевладельцев, приезжающих с жалобами, просьбами или за советом, не переводилось. Тем тучней собралась на Пасху семья, родственники, друзья и панские слуги. Таким образом, за благословенный пасхальный стол село и духовенство, которым предводительствовал епископ Ян Долива, и гости из Кракова, и несколько каких-то немцев.
Эта традиция весеннего застолья в Пасхальную ночь пришла из стародавних славянских и польских времён. Некогда языческое жертвоприношение духовные лица стали освящать, чтобы придать ей христианский характер, и так появилось наше освящение и вошло в традицию. Только рядом со старыми крашенными яйцами стоял ягнёнок, образ Спасителя, и крестик над ним стёр воспоминания прошлого.
В большой комнате как раз собирались усаживаться за это пасхальное застолье, которое после строго поста, особенно в последнюю Великую неделю, было очень желанным. Были там и такие, кто за грехи и из благочестия с ужина в Великий четверг ничего не ели.
У Судзивого из Шубина, кроме епископа Доливы, было много достойных гостей. Познаньский воевода Вицек Конпа сразу шёл за пастырем, дальше – Топорчик, родственник Заклика из Медзигора, муж духовного сана, были и судьи, и канцлеры, и люди военного звания.
К несчастью, в этот день, чтобы рекомендоваться шурину, прибыл также и Кристин из Скрипова, а воеводе достаточно было его увидеть в своём доме, особенно при чужих, чтобы его лицо покрылось тучей.
Хотя там вояк, как он, находилось достаточно, среди них всех он совсем невыгодно отличался. Одно лицо, вечно пылающее, иногда прямо синее, выдавало пьяницу. Хотя на Пасхальный праздник он принарядился как можно пышней, одежда и вооружение говорили, что ему уже всё равно и не знал, что на себя наденет.
Кафтан сидел на нём криво, меч висел с боку нелепо, а волосы на голове выглядели как пшеница после бури.
Хоть мало кто ему улыбался и мило его принимал, Кристин был в очень хорошем расположении духа, глазами и губами всем улыбался и со всеми вёл себя запанибрата.
Порой суровый, острый взгляд Судзивоя, брошенный на него, немного его усмирял, но вскоре он взрывался непомерной, корчёмной весёлостью.
Епископ сам уже покропил стол святой водой, и они начали раздавать друг другу яйца, когда у двери в комнату произошло какое-то замешательство, говор и беспокойство. Судзивой даже не обернулся в эту сторону, потому что в праздничный день не хотел быть к челяди слишком суровым. Тем временем около двери собирались приличная кучка людей, со склонёнными головами слушающих какой-то шёпот, прерываемый выкриками.