Кусок был довольно мрачным, но Густав и Сесилия хлопали и свистели. Густав назначил его следующим великим скальдом Средиземного моря, который ещё чуть-чуть, и войдёт в историю со своим эпосом о тщете существования. Потом они начали обсуждать, какие исторические судьбы могли бы им выпасть. Густав, как уверял Мартин, точно был бы придворным художником в Испании или Италии в эпоху Ренессанса.
– Пиры и неограниченный доступ к алкоголю. Время от времени заставляли бы, правда, увековечить какую-нибудь благородную даму, но в целом жизнь была бы довольно приятной.
Мартин, парировал Густав, оказался бы рядом с Гутенбергом, аккурат когда тот разворачивал свою деятельность, а потом сорвал бы куш с его знаменитого изобретения книгопечатания в другом конце Европы.
– Ты бы с большим успехом печатал Библии, тем самым соединяя религию с зарождающимся капитализмом, то есть ты наверняка стал бы достопочтенным и уважаемым членом общества.
– А я бы, вероятно, ушла в монастырь, – сказала Сесилия.
– Ты говоришь это с пугающим оптимизмом, – сказал Мартин.
– Сами подумайте: тишина и покой. Времени навалом. Свободный доступ к богатой библиотеке. Прогулки в саду среди роз. Обильное питание три раза в день.
– Ты бы точно вызвала благородное восхищение какого-нибудь бедняги-рыцаря, – сказал Мартин, – и вошла бы в историю как дама из средневековой баллады.
– Ну, не знаю. Рыцари особого внимания на меня пока не обращают.
– Не скажи.