Собрание сочинений

Долорес, видимо, тоже ждала звонка или хотя бы открытку с гномическим посланием и поддерживала надежду обилием восклицательных знаков. Сколько их, объединённых ожиданием известий от Густава? По залам Художественного музея наверняка в нервном неведении бродит куратор, гадая, соблаговолит ли главный объект внимания явиться на открытие или нет.

Мартин вспомнил последнюю встречу с Густавом. Это было прошлой зимой. Вечные тёмно-синие сумерки, люди идут вперёд, сопротивляясь завывающему ледяному ветру. Снежинки, клубящиеся вокруг фонарей, Стрёммен, или как там называется этот водоём, блестит, точно оникс.

Густав ждал его на перроне, опёршись о колонну и держа в руках сигарету. Глубокие морщины на лбу, небритые впалые щёки, под глазами фиолетовые тени. Крысиного цвета волосы, разбавленные сединой, казались светлее и висели печальными прядями. На затылке невидимая для самого Густава плешь. Он немного поправился, но все жировые отложения сосредоточились в районе живота. И если физиономия говорила о решительном наступлении среднего возраста, одежда свидетельствовала об обратном. Судя по вроде бы новым и хорошо сидящим чёрным джинсам, ему попался на редкость толковый продавец; и незастёгнутая, несмотря на холод, старая армейская куртка поверх футболки.

Густав не заметил, как Мартин подошёл, но вспыхнул ослепительной улыбкой, когда Мартин окликнул его по имени. Они обнялись.

– Очень по-деловому выглядишь.

– Стараюсь.

Мартин заметил, что его акцент звучит заметнее.

– Мы коты среди горностаев, – произнёс Густав.

Мастерская на Сёдермальме, определил Мартин, хотя в городе ориентировался плохо. Густав как-то предположил, что некоторый топографический кретинизм – это проявление давнего свойственного гётеборжцу неприятия столицы, но это было не так. С тем же успехом Мартин легко мог заблудиться и в Париже, но там он месяцами носил с собой карту и в конце концов научился определять своё местонахождение, даже если с картой выходила путаница. А вот карты Стокгольма у него не было никогда. Так что расположение районов или водоёмов всегда оказывалось непредсказуемым и неожиданным, улицы появлялись внезапно и там, где он их меньше всего ожидал, и исчезали безвозвратно, он всегда нырял и выныривал из метро, не имея ни малейшего представления о том, где окажется.

Старый, начала прошлого века, дом. Довольно необычные фамилии на соседних дверях. Густав долго возился с ключами, прежде чем сообразил, что оставил дверь незапертой. Внутри, как в гостиничном номере, – чисто и красиво. Густав объяснил, что нанял уборщицу.

– Или это называется как-то иначе? Техничка? Или технички только в школах? Как бы там ни было, это страшно приятная женщина, которая приходит раз в неделю и содержит всё здесь в рамках допустимой санитарии… Выпьешь что-нибудь? Виски, вино?

– Бокал вина было бы неплохо…

Мартин уже направился в мастерскую, когда Густав его окликнул:

– Какого чёрта, мы, что, не можем подождать с картинами? Мне нужно немного пространства для себя самого.

И они посидели в гостиной, Мартин на диване, Густав в кресле, оно казалось единственным предметом мебели, которым действительно пользуются. Мартин его не сразу идентифицировал – одно из тех двух, которые они притащили из контейнера в однушку на Мастхуггет. Кресло из пятидесятых-шестидесятых, которое в восьмидесятых выглядело безнадёжным, но сейчас снова оказалось в тренде. Все остальные поверхности в комнате были чистыми и нетронутыми. Большой блестящий телевизор. Густав, даже с учётом новых джинсов, плохо вписывался в свой новый дом. Он поёрзал в кресле, пошарил в карманах, встал и сходил за пачкой «Голуаз». Открыл окно и прикурил.

– Будешь?

– Я бросил.

– Вот как. Ну да, – он издал короткий хриплый смешок, похожий на скрип гравия под ногами. – Бросил. Сейчас все бросают и начинают заниматься йогой. Ты же не начал заниматься йогой?

– Никакой йоги на горизонте, – ответил Мартин, хотя подумывал сходить на пробное занятие в «Хагабадет», уж слишком активно его подбивала коллега Санна, утверждавшая, что это нормализует давление и понижает общий уровень стресса.

– Приятно слышать. Люди могут заниматься чем хотят, мне само отношение не нравится. Все становятся слишком правильными. Это как у беременных. Они думают, что немного лучше других. – Повернувшись в сторону улицы, Густав выпустил дым. – А вот Сесилия так себя не вела, когда была в положении. Хоть, откровенно говоря, общаться с ней тогда было не очень весело.