Собрание сочинений

Она вспомнила одну из любимых фраз Сесилии: «Что здесь, собственно, сложного?» Она произносила это, наморщив лоб, словно действительно пыталась понять, в чём может быть проблема. Это была не критика – недостатки других она воспринимала совершенно спокойно, – вопрос был по существу. Пробежать марафон, к примеру, не сложно. Марафон – это не то, что по силам только übermensch [165], тут не нужно быть уникальным. Разумеется, это нелегко, если ты не тренировался, но подготовиться может любой слабак с нормальными физическими данными. Ты хочешь бежать, но не бежишь не потому, что это сложно. Причина иная, это может быть лень или страх. Страх, пожалуй, сильнее всего. Страх неудачи – тяжёлые путы, не позволяющие людям действовать. Жизнь человека полна абстрактных порывов и начинаний, которые так и не доводятся до конца. И при этом прерванная попытка позволяет сохранить мечту; а при неудаче ты всегда что-то теряешь. Можно прожить жизнь, планируя пробежать марафон, пока возраст не освободит тебя от необходимости притворяться, и ты действительно уже не сможешь это осуществить.

Поскольку Ракель тогда была слишком мала и слишком буквально воспринимала слова матери о марафоне, она не думала, что всё это может касаться не только марафона. За последнюю неделю она несколько раз выходила на пробежку и начала видеть всё слегка в другом ракурсе. Её тело постоянно находилось на какой-либо болезненной стадии тренировочного процесса. Она бежала медленно, ноги заплетались. Тяжёлое дыхание распирало грудь. В горле собиралась желчь. В этом не было ничего приятного, за исключением разве что финала, когда на последних минутах в мокрой от пота футболке она дрожащими ногами приближалась к дому. Одетые в лайкру бегуны мчались мимо нечеловечески пружинистыми шагами.

Можно было спокойно плюнуть на тренировки – и спокойно плюнуть на перевод. Просто взять и бросить. Если она бросит, она освободится и от тяжести в груди, и от стыда за то, что ей приходится мучиться с тем, что другим даётся легко.

Зазвонил телефон, Ракель вздрогнула. Прошло несколько сигналов прежде, чем она решилась ответить. Папа сообщил, что для неё пришли книги. «Какие книги?» – чуть было не прошипела Ракель – она не может писать отзывы на все книги подряд, ей нужно заниматься собственным эссе о принуждении к повторению, а кроме того, ходить на лекции – но потом она вспомнила, что просила Мартина заказать другие романы Филипа Франке, объяснив это тем, что хочет получше познакомиться с его языком и стилем, хотя на самом деле ей просто нужно было выиграть время.

– Зайдёшь забрать в издательство или мне взять их домой? – спросил Мартин.

Эта услужливость давно стояла у неё поперёк горла.

– Я сама заберу, – ответила Ракель.

* * *

С годами помещения «Берг & Андрен» постепенно увеличивались и благоустраивались – никаких больше проводов под ногами, никаких заклинивающих оконных рам – нынешний офис был светлым и уютным, с видом на реку.

– Привет, Ракель, – громко сказала Санна. Все бумаги на её столе лежали аккуратными стопками, карандаши были отточены, а скрепки хранились в специальной коробочке. – Твой отец на встрече, но должен вот-вот освободиться.

Через стеклянную дверь Ракель увидела, что отец сидит, подавшись вперёд и поставив локти на колени. Потом он провёл руками по волосам и что-то сказал, сопроводив это усталым жестом. Пер стоял, наклонившись над письменным столом и скрестив на груди руки, кивал, когда Мартин говорил, и продолжил кивать, когда тот закончил.

– Я слышала, у тебя там что-то намечается с этим немецким романом? – спросила Санна.

– Ну да… – Возможно, у отца новая стратегия: он сообщил всем, что его дочь вовлечена в работу издательства, и теперь ей не отвертеться, так как в этом случае она будет неудачницей – раз, и всех подведёт – два. Хитроумный крючок, на который пытаются подцепить её чувство долга. Она могла бы отказаться читать Ein Jahr, но по какой-то причине этого не сделала. Ракель вдруг поняла, что вообще очень редко говорит «нет». Всё, что она делает или не делает, похоже, направленно на то, чтобы минимизировать неудобства для других. Это хороший способ вызывать симпатию, но сомнительно как главный жизненный принцип. Что в итоге получится из обязательной и разумной Ракели Берг?

Отец тяжело поднялся со стула. Пер что-то произнёс, настала очередь Мартина кивать. Они говорили ещё довольно долго, хотя Мартин уже держался за ручку двери. Когда же он вышел из кабинета Пера и попал в поле зрения сотрудников, с ним тут же произошла метаморфоза: спина выпрямилась, плечи откинулись назад, походка стала решительной. Он увидел Ракель, убедил её в том, что она хочет кофе, и безостановочно говорил, пока кофеварка наливала по капле эспрессо в крошечную чашку. Главной темой был предстоящий юбилей издательства, за ним последовали уроки вождения у Элиса и какие-то проблемы с дизайнером, работающим над обложкой. Ракель поплелась следом за ним в кабинет. На стене висела большая парижская картина Густава. Сияющие чистые цвета, фасады, словно запечатлённые сразу после весеннего дождя. На полотнах Густава с мира как будто срывали пелену.

Мартин схватил со стола газету и помахал ею в воздухе:

– Ты видела? – спросил он и показал целый разворот, посвящённый выставке Густава. Иллюстрация та же, что и на городских афишах: серьёзное лицо Сесилии, взгляд, обращённый к Ракели. Внутри у неё что-то сжалось. Она не нашла что ответить.

– По крайней мере, они не скупятся. Я имею в виду Художественный музей, – продолжал Мартин. – Знаешь, сколько стоит разворот? Выставка должна получиться интересной. Грандиозной. Так что оно того стоит. Вот, кстати, где-то здесь у меня твои книги.

Разыскивая их среди стопок, он рассказывал о тексте австрийского философа, который, возможно, напечатает, и там, разумеется, есть отсылки к психоанализу, и Ракель может заодно посмотреть и, если понравится и захочет, сделать пробный перевод…

– Это сложно, – перебила его она. – С философией не получится. – Она же только-только научилась ходить, а он предлагает пробежаться по канату, натянутому на большой высоте. В издательстве Мартин имеет дело с профессионалами, и он должен понимать, что она любитель и от неё можно ждать только любительской работы.

– Почему ты так уверена? Ты же не пробовала.

– Предложи Максу Шрайберу, – сказала она.