– Э-э, да Долорес достаточно, чтобы был кухонный стол, пепельница и несколько родственных душ, с которыми можно ужасаться поп-культуре. Тогда она как рыба в воде. Внешне это незаметно, но в душе она премилая, как Арне Вайс [190] из рождественского выпуска. Но ей обязательно нужно немного поругать современность и всё прочее.
Мартин не думал, что придёт так много людей, но квартира оказалась битком набитой. Разговоры и смех заглушали музыку. Все пили, ели торт и хором пели заздравную. Густав и Долорес появились лишь к одиннадцати. Хихикая и покачиваясь, сняли в прихожей обувь и верхнюю одежду. Долорес была укутана в огромную шубу из искусственного меха. Густав напоминал плохо держащегося на ногах тамбурмажора.
– С днём рождения, – сказала Долорес. Рука её была холодной и влажной.
– Мы заглянули выпить в «Эггерс», – сообщил Густав. – После поезда отель показался таким уютным. Тебе бы там понравилось. Кожаные диваны. Хемингуэй. В таком стиле.
Долорес закрыла руками рот, округлила глаза и сказала:
– Мы же забыли картину.
– Что?
– Картину! Мы забыли картину для Мартина.
Густав захохотал.
– А ты её так красиво упаковала, – проговорил он.
– Это не
– Успокойся, это всего-навсего картина.
– Но это
– Да ладно. Подумаешь, материальные вещи. Я напишу новую. – Долорес и Мартин переглянулись.
– Можно мне позвонить? – спросила Долорес. Завертелся телефонный диск. Она набрала справочную.
– Да, здравствуйте, – произнесла она деловым голосом. – Будьте добры, соедините меня с отелем «Эггерс» на…
– Дроттнингторгет, – подсказал Мартин. – Дроттнингторгет в Гётеборге. Спасибо. – Ожидая соединения, она барабанила пальцами по комоду.
– Большое дело, картина, – пробормотал Густав и скрылся на кухне.
Шуба Долорес упала на пол. Мартин вернул её на вешалку. В отеле ответили, и Долорес начала объяснять ситуацию:
– Она упакована в синюю бумагу. Примерно сорок на семьдесят сантиметров… Нет, но вы же можете пойти и