Чего же ты хочешь?

22
18
20
22
24
26
28
30

— Итак, Кондратьев, — сказал Клауберг, вставая с табуретки, — если вы раскроете где-нибудь рот, будете, словом, нескромны, для меня все это обойдется неприятным собеседованием, поскольку я подданный такой страны, с которой ваши власти не захотят ссориться из-за моей персоны, — она не столь велика и заметна. А вот я скромничать уже не стану, и вы предстанете перед вашим судом со всеми, как вы изволили выразиться, вашими коллаборационистскими потрохами. Изменник родины! Враг народа! Вот так, Кондратьев!

Он ушел. Но шел неторопливо, шел трудно, его тянуло назад, чтобы развязать затянувшийся узел как-то иначе, радикальней, надежней.

Отыскал стоянку такси на одном из перекрестков, попросил довезти до центра. Расплатился у Библиотеки Ленина, к гостинице шел пешком, все раздумывал. Возле гостиницы машинально, как делал постоянно, поднял глаза к фронтону и прочел надпись, указанную ему однажды Сабуровым: «Только диктатура пролетариата в состоянии освободить человечество от гнета капитала. В. И. Ленин».

Поднявшись на свой этаж, постучался в комнату Сабурова. Был уже одиннадцатый час. При свете сильных ламп Сабуров и Юджин Росс рассматривали превосходно выполненные Россом большие цветные фотоснимки не только с икон или старых картин. Юджин Росс ухитрился сфотографировать и те полотна французов, которые имелись в Москве, — Сезанна, Дега, Ренуара, и много знаменитых ценностей Третьяковской галереи.

— Чудесно, чудесно! — восхищался Сабуров. Юджин Росс, самодовольно ухмыляясь, жевал резинку. — Я надеюсь, Юджин, что вы мне подарите комплект ваших снимков. Мне это будет бесконечно дорого там, в моей далекой Вариготте, на Лигурийском берегу. Такая память о России! О нашем совместном путешествии. Оно мне кажется очень удачным. Не так ли, профессор? — Он взглянул на Клауберга.

Лицо у Клауберга было темное, напряженное.

— Да, безусловно, — ответил он как-то тускло и для него непривычно. — Надо бы выпить по этому поводу. У тебя, конечно, ничего нет. — Он посмотрел на Сабурова. — У меня тоже. Один русский юнец вылакал остатки.

— Да! — сказал Юджин. — Как вы сговорились, профессор, с Геннадием? Он дал вам адрес того торговца?

— Дал.

— Вы были там?

— Нет еще. На днях соберусь, — ответил Клауберг и тотчас подумал: зачем соврал? Кондратьев встретит того юнца или этого Росса, может болтнуть, и пойдет закручиваться клубок. Как все скверно, когда врешь без нужды и не по программе, и как, значит, он, Клауберг, основательно выбит из привычного состояния, если идет на мелкое вранье. — Да, так я говорю, что у меня нет ни глотка. Одна надежда на тебя, Юджин. У тебя всегда в запасе.

— У меня есть, конечно. Принести? Или ко мне зайдете?

— Неси ко мне. Не будем засвинячивать комнату господина Карадонна. А у меня — сам бог велел это делать. Я руководитель группы. Кстати, где мисс Браун? Я ее уже два дня не вижу.

— Ее кто-то хлопнул по ягодицам, — сказал Юджин Росс, уже стоя в дверях. — Разволновалась, бегает по всей Москве, пьет валерьянку. — Он ушел.

— Что за история? — спросил Клауберг у Сабурова, когда они пе реходили по коридору к комнате Клауберга. — Кто ее хлопнул?

— Он что-то объяснял, этот Росс, я не вник. С кем-то спорила… — Сабуров шагнул в дверь, которую отворил Клауберг. — Нет, кого-то она тут в прошлый приезд оболгала в своем журнальчике… Где она там печатается?… А он, оболганный ею, вновь встретил ее — и вот что-то вышло.

Появился Юджин Росс с охапкой бутылок.

— Батарея, к бою! — воскликнул он, закрыв за собой дверь ногой, и принялся расставлять бутылки на столе.

— Юджин, — сказал Клауберг. — Как это произошло?… С мисс Браун?

— Она написала, что этот человек — кажется, писатель — в тот раз, когда она брала у него интервью, похлопал ее по заду. Ну поднажала на педали, как водится. А он ей на этот раз и сказал: «Я понял ваши слова, как аванс, и дабы ваша брехня была правдой, вот вам, получите!»