Петр Максимович, сам изрядно напуганный, не возражая, отправился на поиски. Зашел к однокласснику Сашика, побывал на вокзале и в аэропорту, даже облазил с фонариком чердак, — но сына нигде не было.
Вернулся домой, только развел руками в ответ на взгляд жены, устремленный на него с мольбой и надеждой…
— Ах ты, старый коршун, до смерти заклевал дитя! — зарыдала мать, глядя на съежившегося мужа с ненавистью и брезгливостью.
Бросилась к телефону, подняла трубку — вероятно, хотела позвонить в милицию, — но передумала отчего-то, бессильно опустила трубку.
— Соня, возьми себя в руки, — сказал Петр Максимович. — Ну, заночевал у какого-нибудь дружка. Завтра явится… Ведь понимает, что за такие проделки — подчистки в дневнике, а это официальный документ, — за такое по головке не гладят…
— Замолчи ты, чурбан бездушный! Неудачник, письмоводитель… Ты не только ребенка погубил, но и мою жизнь искалечил! Ведь я могла… нашла себе муженька!.. Уйди с глаз, постылый, ты мне противен! Понимаешь, про-ти-вен…
Софья Степановна дышала открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег.
— Всегда и во всем почему-то виноват я, — пытался унять истерику своим смирением Петр Максимович. — Когда-то я не был тебе противен… В ту пору, когда тебя еще не вознесли, когда ты не была еще профсоюзной дамочкой и не банкетовалась с высоким начальством…
— Прочь с глаз! — Софья Степановна топнула ногой.
— Хорошо, я уйду… — сказал Петр Максимович, повернулся и скрылся в своей комнате.
Там он постоял, оглядывая комнату, увидел за шкафом охотничью двустволку, которую уже лет пять не брал в руки. «Наверно, сильно проржавела, — подумал он почти безразлично, припоминая, где лежат патроны. — Если сунуть конец ствола в рот — верное дело…»
— Петя, что ты тут делаешь? — послышался испуганный голос Софьи Степановны, вошедшей в комнату. — Мне страшно одной… Ты прости, пожалуйста… я сама не соображаю, что говорю, что делаю. Прости…
Петр Максимович растерялся: в голосе жены была не только безмерная тревога отчаявшегося человека, но и что-то другое, давно забытое им: тепло той близости, которая соединяет людей, много лет проживших бок о бок.
— Не надо так переживать, Соня, — сказал он. — Ведь ничего с ним не случилось. И наверняка не случится, кроме того, что уже есть…
Софья Степановна, бросившись к нему, уткнулась лицом в плечо, опять затряслась в рыдании.
А Сашик явился назавтра, счастливо избежав новой взбучки. Какая уж там взбучка — живой, невредимый, и за то ему великое спасибо.
Ким застал Николая Васильевича во дворе дома. В одной рубахе с распахнутым воротом, уже по-весеннему без шапки, копошился он под дровяным навесом, ладил впрок садовый инвентарь.
— Честь труду! — крикнул Ким через забор.
Тот быстро обернулся, лицо его засветилось радостью.
— А, Ким! Чолэм — здорово! Входи-входи…