— Вот, принес обещанное, — сказал Ким, когда они уже обменялись крепким рукопожатием и можно было объяснить цель визита, хотя Николай Васильевич и не спрашивал его об этом. — Те самые древние ножны, о которых был разговор.
— Ножны? Ну, спасибо, сынок!.. — просиял хозяин, будто Ким принес не полуистлевшие ножны, а слиток золота. — Пошли в дом, хватит с меня на сегодняшний день трудовой терапии, — сказал он, отирая потный лоб тыльной стороной ладони. Оглядел пространство двора, еще в нестаявших завалах снега. — Погоди вот, придешь как-нибудь летом — увидишь, какие тут будут райские кущи…
— Много сил отнимает эта работа, — посочувствовал Ким, — и ведь каждый год начинать снова здорово…
— Мой труд — не главный. Это земля трудится во всю свою мощь, родит, растит! Земля да солнышко. А я как бы посредничаю в меру своих стариковских возможностей. И радуюсь, когда все, что посажено, оживает, проклевывается из-под земли, является на свет многоцветьем! Откуда что берется: из одного зернышка — белое, как снег, из другого — алое, в глаза полыхает. Не только ведь плод или семя родит земля, но и красоту несказанную…
А когда поднимались по ступенькам крыльца, спросил усмешливо:
— Значит, устроили мирской суд этим мазурикам? Света рассказывала… Но как думаешь, проймет ли их это?
— Во всяком случае, распинались да каялись крепко. А там кто их знает.
— Света у нас оптимистка, а верней сказать — доверчива, как дитя. Считает, что после того, как с них сняли стружку, они как бы заново на свет родились. Хорошо бы так. Да не знаю, не знаю… Ведь натуру человека трудно изменить — она устойчива, и бывает, что в дурном закосневает скорей, чем в добре…
— Это верно, — согласился Ким.
— И вот что особенно важно: если парни останутся предоставленными самим себе — вряд ли можно ожидать благих всходов. Так на дурости и будут просаживать юный пыл.
— Мы одного из них взяли в свою бригаду.
— Вот это — деловое решение! — от сердца похвалил Николай Васильевич. — Возле вас, работяг, комсомольцев, он выправится. Ведь знаешь поговорку: с кем поведешься…
Бабушка Светы долго трясла руку Кима:
— Входи, входи, милок, давненько не заглядывал. — Указала вниз, себе на ноги, пошаркала тапками из оленьего меха: — Ну и славные чуни вы мне подарили, очень впору пришлись…
Николай Васильевич внимательно рассмотрел охотничьи ножны. Для кого другого, может быть, они и показались бы никчемным старьем, ветошью, хоть сдавай в утиль. Но опытный глаз знатока сразу понял, что цены им нет: сработанные из кожи особой выделки, они за весь срок службы, за сто лет, а то и гораздо больше, отполировались до блеска. Однако рисунок — изображение охотника, закалывающего копьем медведя, — все еще был отчетлив.
— Славный мастер соорудил эту вещицу, — говорил, любуясь, Николай Васильевич. — Сейчас мы определим этому экспонату подходящее место.
В кабинете хозяина вдоль стен стояли застекленные шкафы, похоже сработанные им самим. И чего только не было за этими стеклами!
Глаза Кима сразу же нашли поблескивающую грудку черного антрацита с оттиском древнего папоротника на сколе, а рядом — соляной камень цвета белого дыма. Пальчатый олений рог, несколько берестяных туесков, чучело пышнохвостого тетерева…
— Да у вас тут, Николай Васильевич, краеведческий музей! — воскликнул гость, с удивлением перебрасывая взгляд то на хозяина, то на его шкафы.
— Музей не музей, а кое-что имеется. Я ведь с давних пор коллекционирую такие вещи. Вот, к примеру, новинка…
ebooksa