Ваня свалил две небольшие пихты для перекрытий шалаша. Стесал пахучие с густой и мягкой хвоей лапы. Слава богу, орудовать топором Ваню учить не надобно. Он знает, как подступиться к дереву: нужно подойти к нему с той стороны, в которую намерен свалить и здесь сделать засечку пониже и поглубже, а с другой — мельче и выше. Этому тоже научил дедушка. Он рассказывал, что в жизни своей здорово топором намахался. Раньше-то сортовой лес лишь топором и валили, но сруб на конце получался даже более гладким, чем от пилы. И на избу, рассказывал он, все бревна только топором насекали: их рубленые торцы меньше впитывали влагу и бревна сохранялись подольше.
Жердину пихты с аккуратно выравненными концами Ваня приколотил меж двух деревьев, чтобы она служила матицей шалаша. Потом к матице прикрепил поперечные слеги, плотно накрыл лапником скаты. Оставшиеся мелкие ветки — те, что помягче, — настелил внутри, на полу. Шалаш был готов. Немного и времени потребовалось на это умелым рукам да острому дедушкиному топору!
Теперь нужно заготовить дрова. Для костра можно было наломать веток и сучьев с давно поваленных сосен — кругом торчат, стволы уже иструхлявели, не годятся в топку, а ветви еще крепки, будто кости. Но сучья — это всего лишь сучья, в жарком огне они сгорят мигом — пых, будто солома, — сколько их понадобится на долгую ночь, чтобы можно было соснуть подле костра, набраться сил для завтрашних дел.
Ваня огляделся: на опушке, совсем недалеко от шалаша, увидел сухую сосну, комель которой обгорел в давнем пожаре: как смогла выстоять на ветрах?.. Мальчик подрубил ствол, толкнул дерево вершиной к шалашу — голая, без ветвей, лесина рухнула наземь. Теперь комель да среднюю часть надо было раскроить на кряжи. И хотя сухая конда тверже сырого дерева, острый топор в умелых руках тоже здорово чешет: при раскряжевке Ваня подсекает чуть наискосок, экономя силы, делает пологие зарубки с одной и с другой стороны. Потом, перекатывая, кантуя, переправляет чурбаки к шалашу. Сам, конечно, запарился, пыхтит на весь лес. Но когда глянул, закончив работу, на гору добротных дров, обрадовался: с таким-то запасом веселее будет ночь коротать.
Прислонился к дереву, перевел дух, хлебнул полной грудью вечерней прохлады.
Теперь предстояло самое ответственное дело: с великой осторожностью, чтоб не разбередить перевязанные раны, Ваня втащил деда в шалаш. Тот, в беспамятстве, тяжело дышал, был весь влажен от пота, на губах опять запеклась кровь — Ваня отер ее влажной тряпицей и, поразмыслив, размешал в пробке от фляги немного спирта с водой, приподняв голову деда, тонкой струйкой влил ему в рот — губы шевельнулись, язык заворочался от согревающего зелья, но в сознание дедушка не пришел.
В шалаш затащил и Бисина. Но уж поить его спиртом Ваня не стал: душа противилась, не позволяла лелеять и пестовать так же, как деда, человека, свершившего зло.
Тем временем багряное вечернее солнце уже опустилось за черту горизонта, стало невидимым, лишь небосвод рдел огненным заревом.
Предстояло еще прибрать лосиную тушу. Не расслабляясь, чтобы вконец не сморила усталость, Ваня насек жердин, вколотил их туго между деревьями. На этих перекладинах надо было развесить крупно нарубленные куски мяса. Но прежде, покуда еще светло, Ваня смастерил из бересты емкий короб, спустился к ручью за водой: там досыта напился сам, чтобы лишнего не таскать, — а запас унес.
В лесу совсем стемнело, и развешивать мясо на жердях пришлось уже при свете зажженного костра. Да и прибрать он успел лишь то, что было нарублено дедом: на остальное уже не хватило сил.
Густо присолил несколько больших кусков мякоти, нанизал их на березовую палочку, навесил над огнем, чтобы испеклось на жару.
Ох, и устал же он. Вот теперь, когда расслабился, во всем теле почувствовал гнетущую тяжесть. Ни рукой, ни ногой шевельнуть нет мочи.
Огонь костра, разгораясь, добавлял истомы, но это ощущение было благодатным. Хорошо, что не поленился свалить и разделать сухую конду — вон как она обдает теплом, как горит охотливо и бесшумно, без треска, не постреливая угольями.
И все же он заставил себя еще раз подняться. Нужно было собрать оружие: дедушкину пищаль и свое ружье занес в шалаш, чтобы были под рукой. Под хвойным настилом припрятал топор, тоже к себе поближе. А ружье Бисина унес и надежно укрыл в сторонке: вдруг злодей очнется и ему опять что-нибудь взбредет в голову.
Лес погрузился в ночной мрак: не видно ни зги — лишь живой, полыхающий желтыми языками, время от времени меняющий облик огонь вырывал из тьмы зыбкий освещенный круг, за которым — со всех сторон — будто стоял глухой черный тын, мрачный и жуткий. И тишина: словно леса и воды тоже оробели перед загадкой всемогущей темноты, затаили дыхание, съежились, приумолкли.
А сверху, сквозь хвойное кружево, мерцали далекие звезды, то ли сочувствуя выбившемуся из сил мальчику, то ли злорадно перемигиваясь, глядя на молодого таежника, угодившего в западню коварной судьбы.
Один, совсем один остался он в темном беспредельном и непонятном мире: даже словом живым перемолвиться не с кем, смягчить стесненную душу. Сюдай? Да ему хоть и скажешь что-нибудь — поймет, а ответить все равно не сумеет. Дедушка глух и нем, распластался в шалаше. Хорошо, если еще живым останется после такого ранения. Жутко Ване одному в ночи. Он и сам не вполне сознает, чего боится, но этот страх не в силах унять даже чрезмерная усталость.
Сюдай, обогревшись, отодвинулся от костра, положил голову на передние лапы, затих. Интересно, о чем он думает, если способен думать: о насущных заботах или, как Ваня, обо всем на свете? Давеча, когда Ваня примчался на выстрелы, пес голосил страшно — перед покойником, как говорят обычно в народе. Значит, думает… Он ведь знает, что после выстрела, после этого грохота, всякая живность обливается кровью и умирает. А тут в самого хозяина вонзилась молния, и кровь обагрила грудь…
Кабы не Сюдай, Ване было бы еще страшней и тоскливей. А теперь самая большая надежда на него, на друга, обладающего верным чутьем и зорким глазом, — даже больше, чем на себя! Ведь сам он, Ваня, может заснуть от усталости, и появись кто тихо — во сне ничего не услышишь. А Сюдай учует, хотя вроде бы и дремлет в тепле, — учует и своевременно подаст сигнал тревоги, разбудит Ваню. Значит, и нечего бояться, если рядом такая умная, смышленая собака. И в пищалях. — заряды.
Мысли бьются в голове мальчика, как трепещущие языки костра.
ebooksa