Со временем кошмары становились все более абстрактными и изменялись. Затем началась другая фаза, в ней закрепились и развились другие сны, но однажды они внезапно прервались, сменившись сном о похищении. В этой фазе женщину похищали из нормального сна в кошмар. Через некоторое время она уже не могла его переживать, не вспоминая, что все это не по-настоящему.
Постепенно сон терял свое значение, предсказанное плохое будущее становилось все менее вероятным, поскольку основывалось на все более неправдоподобном повторении прошлого негативного события. Преодолеть череду травматических кошмаров полностью удалось только тогда, когда Танатос уступил место Эросу.
Случайно купив в аэропорту женский эротический бестселлер, наша героиня увидела первый со дня похищения приятный эротический сон. Она купила все книги этой серии и целую неделю насыщалась эротическими мечтами. А потом и эти восхитительные сны исчезли так же быстро, как и появились. Она освободилась от своих кошмаров.
Теория симуляции угроз подтверждается многими биологическими и психологическими фактами, но все же не может претендовать на исчерпывающее объяснение нарратива сна. Разнообразие сновидений требует, чтобы мы расширили рамки своих гипотез, включив в них и положительную сторону мотивации, состоящую из аппетита, вознаграждения и удовольствия.
Строго говоря, кошмар хищника — это приятный сон жертвы, и наоборот. В саванне львицам и зебрам наверняка снятся почти одинаковые нарративы: отчаянные стремительные гонки по лугам с прыжками и ударами, кровью и п
Когда зебре удается убежать, что случается часто, измученным, голодным львицам наверняка снятся кошмары о твердых копытах, черно-белых полосах и голодной смерти. В дикой природе, в среде, где доминируют отношения добычи и хищника, типичный нарратив сновидений человека соответствует тому же спектру забот, что и у любого другого животного в этих условиях: убивать, чтобы есть, выживать и размножаться.
Но человеческие сны в цивилизации отражают гораздо больше, чем дарвиновские императивы. Можно с уверенностью утверждать, что по мере совершенствования языка, инструментов и знаний репертуар наших снов становился разнообразнее, и это увеличивало ежедневное расстояние между нами и смертью.
В снах наших предков, вероятно, преобладали жестокие нарративы и свирепые желания до тех пор, пока не развились животноводство и земледелие, впервые обеспечившие стабильный достаток пищи. За последние 10 тысяч лет появились технологии, позволившие многим людям жить в продовольственной безопасности. Кошмары о голоде стали реже, но полностью не прекращались никогда, и по сей день самые бедные слои населения порой недоедают. Кроме того, цивилизация на всем пути ее развития сопровождалась войнами и лишениями.
Сон Думузи отражает наследственный страх цивилизации: восстание злых и голодных людей, способных безжалостно выследить, заставить прятаться, как дикое животное, а потом хладнокровно убить. Этот сон вряд ли будет сильно отличаться от страха, который движет коренным народом мундуруку в борьбе против строительства плотин на реке Тапажос в дебрях Амазонки. Или народом джуруна, ранее самым многочисленным в районе реки Шингу и почти полностью вымершим из-за сборщиков каучука в XIX веке.
Джуруна протестовали против сооружения мегадамбы ГЭС Белу-Монти, так как при ее поспешном строительстве был опустошен огромный участок тропических лесов Амазонки и более чем 20 тысячам человек пришлось сняться с обжитых мест. Их страх тем более велик, что они верят: сны — это непроизвольное погружение в мир сновидений, столь же конкретный и, возможно, даже более опасный, чем мир наяву. Этим верованием обусловлена тесная индейская связь между снами, метаморфозами и смертью.
Архаичный сон об отчаявшейся добыче перед лицом смертоносного хищника описывает повседневную жизнь многих меньшинств и маргинальных слоев населения по всему миру, особенно беженцев от войны. Но нельзя отрицать, что урбанизация, последовавшая за изобретением сельского хозяйства, позволила людям обезопасить себя, так как дала укрытия для ночлега, обнесенные стеной жилища и охрану вооруженных сторожей. По мере того как ежедневный страх смерти ослабевал, он уступал умственное и эмоциональное место сновидениям и созиданию. Нарративы сновидений стали сложнее, как и культура.
Нам обычно больше не снится, что за нами гонятся львицы. Но проблемы реальной жизни, которые становятся насущными, очень четко проявляются в ландшафте сна. Как мы видели, одно довольно распространенное сновидение, отдаленный потомок снов палеолитической охоты, относится к сдаче академических тестов в ближайшем будущем.
Эти сны часто просто отражают страх того, будто что-то пойдет не так, боязнь опоздать или провалить экзамен. Нам снится, что сломалась ручка, что мы опаздываем туда, где проводится экзамен, что мы не в той одежде, а то и вовсе забываем, какой предмет сдаем. Но есть сны, конкретно связанные с реальным прохождением теста. Учащиеся всего мира видят во сне теорему Пифагора, генетические законы Менделя и периодическую таблицу Менделеева.
Планирование сложных экзаменов выявляет любопытный аспект сновидений: заблаговременное и бессознательное программирование на конкретную задачу. Одна докторантка запланировала защиту диссертации на довольно отдаленный срок, а потом перенесла ее еще на несколько месяцев позднее. В ночь после первоначальной даты защиты ей приснился долгий и напряженный кошмар: она презентовала свое исследование, но чувствовала себя совершенно неподготовленной. Это выглядело, будто во сне отразилась программа, приведенная в действие некоторое время назад. Будущее оказалось инсценировано с удивительной точностью, хотя детали и не соответствовали действительности.
Одним попыткам объяснения снов действительно не хватает интроспекции, как, например, теории Крика и Митчисона о случайности снов. Другие попытки часто путаются в точках зрения — необоснованно антропоцентричных либо этноцентричных.
Так, американский философ Оуэн Фланаган написал, что сны не могут нести никакой адаптивной функции, поскольку ему, Фланагану, никогда не снился сон, который помог бы ему решить проблему в реальной жизни. Вполне вероятно, что жизнь профессора Дюковского университета в комфортных условиях, не испытывающего серьезных трудностей, — это не лучший вариант для раскрытия примитивных функций сновидений. Основываясь на монотонности собственных снов, антифрейдист Фланаган пришел к выводу, что сны лишены любого смысла и функции: «Сновидения — это пеленки сна».
Фрейдистскую традицию критиковали и даже высмеивали: она настаивала на том, что сны — это попытка исполнить желания, а цензуру непристойных мыслей считала универсальной функцией снов. Сегодня мы знаем, что этот усиленный отбор был специфическим культурным признаком консервативного венского общества, где жил и работал Фрейд.
В любом случае очевидно, что научная и промышленная революция XVI–XIX веков значительно облегчила основные трудности человечества, особенно среднего и высшего классов. В ХХ веке появились радио, кино и телевидение, вызвавшие комбинаторный взрыв возможных нарративов сновидений. Пантанальскому ягуару[149] могут сниться тысячи разных способов добычи капибары, но это всё сплошь охотничьи сны, очень похожие друг на друга.
У человека не так. Многочисленные наши потребности создали условия для того, чтобы сны превратились в беспорядочные наборы образов, лоскутные одеяла желаний. Типичный сон нашего времени — это смесь смыслов, калейдоскоп желаний, фрагментированных множеством устремлений современного человека.
Глава 15. Вероятностный оракул
ebooksa