Галя подошла к плите, загремела посудой. А тетя Катя усадила детей на сундук, стала вытирать платком их грязные, заплаканные личики и все говорила, говорила какие-то добрые слова.
— Сейчас загорится огонь, закипит вода, и Галя сварит вам суп и молочный кисель. Согреем чай и белую булочку яблочным вареньем намажем. Галя у нас ловкая, все умеет делать, да так быстро, что никто не угонится.
Слова тети Кати успокаивали. Сестренка и братишка послушно покорялись доброй женщине.
— Давайте я причешу вас своим гребешком, — говорила тетя Катя. — А тебе, Шурочка, свою ленточку в косы заплету. А если хочешь мое монисто, так возьми, носи на здоровье. Вот какое красивое!
Тетя Катя сняла свое крупное монисто из разноцветных стекляшек, надела девочке на тонкую шею и в самом деле залюбовалась ею.
— Правда, красиво, Алеша? — спросила она у мальчика. — Смотри-ка на Шуру, как солнышко сверкает.
Тетя Катя тихо, по-доброму засмеялась.
Алешка взглянул на сестренку и тоже улыбнулся. Улыбнулась и Шура.
— А Лешеньке сделаем чуб, зачешем волосы направо, чтобы развевались, как у настоящего казака, — продолжала тетя Катя прихорашивать детей. — Вот так. Вот. Ну, что там у тебя, Галя? Разгорелся огонь?
— Я мигом, — ответила Галя из кухни, — Сейчас будет готово.
Тетя Катя усадила детей к столу, принесла тарелки, ложки, поставила на середину солонку. Потом отступила в сторонку, остановилась, посмотрела на притихших детей. Лицо её стало грустным, глаза повлажнели. Она покачивала головой и говорила:
— Хорошая была у вас мать. И отец был редкой души человек. Пошел на войну и пропал без вести. А она все ждала, говорила, сердцем чую, что живой. И хоть бумагу получила, что муж, мол, пропал, а все не верила, все ждала. Судьба-то по-своему распорядилась, войны уже нет, а люди гибнут. Будь они прокляты, эти германцы, что принесли нам столько горя. И отца вашего погубили, и мать через них пропала, да и у вас теперь счастья не будет, сиротиночки вы мои бедные.
Дети слушали и смотрели на нее с испугом.
Крупные слезы потекли по щекам тети Кати. Она не вытирала их и не улыбалась. Ее мягкий певучий голос переменился и уже не ласково, а сурово звучали ее слова:
— Из-за этого германца брат у меня в танке сгорел. И мужа убили они, проклятые.
Она стояла неподвижная, большая и скорбная. В руках держала гребешок и косынку. Пышные черные волосы распались и закрыли белую шею. Дети притихли, и она замолчала. Только слышно было, как на кухоньке хлопотала Галя, позвякивая алюминиевой ложкой по крышке чугунка. Через минуту в наступившей тишине раздался звонкий голос Гали:
— Готово, тетя Катя. Принимайте.
Галя вошла в комнату, обхватив двумя руками обернутый тряпками чугунок, над которым клубился пар. Тетя Катя очнулась, подхватила чугунок и поставила на край стола. Вытерла лицо платком, улыбнулась детям и прежним своим ласковым певучим голосом сказала:
— Берите-ка ложки, ребятки, подвигайтесь поближе. Ой как вкусно пахнет! Правда, Галя?
— Ага. Вот половник, наливайте.