— В чужой славе не примазываюсь.
— Почему к чужой? Мы вместе спасали.
— А спасенная, представь себе, бредит только одним. Да я и не возражаю. Я человек не тщеславный.
— И глупый к тому же. Мог бы использовать ситуацию в личных интересах и очаровать Антонину Дронкину. Когда сказал про цирк, я был уверен, что ты вместе с Тоней ходил.
Киреев взял теплый чайник, хотел налить в стакан, но раздумал и поставил обратно на стол.
— Да нет, брат, с Тоней осечка получилась. С виду милосердная сестра, а на язык как бритва остра.
— Чем же она тебя срезала?
— А леший его знает, как вышло. Самонадеянность подвела. Мы, летчики, привыкли к тому, что наша форма действует на девчат неотразимо, как гипноз. Я и веду себя соответственно, мол, никакого сомнения не может быть; раз она мне нравится, значит, все, у моих ног, и должна делать, что я захочу, только пальцем шевельну.
— Разве это не так? — спросил Медников. — Перед летчиком никакая красавица не устоит. Верно сказал — наша форма как гипноз.
— А эта ласковая не поддается гипнозу. Говорит: предупреждаю — у меня характер. Повернулась и ушла.
Медников схватился за живот и залился смехом, подпрыгивая и корчась на кровати.
— Ува... ува-жа‑ю такую жен‑скую по‑ро‑ду, — сквозь смех сказал Медников. — Честно‑е сло‑во, такие интереснее покорных, таких ценить надо как редкость.
— А если они молча уходят?
— Зато, вернувшись, бросаются на шею, как тигрицы. Покорная овечка тускла, как свечка.
— Между прочим, насчет косынки ты угадал. Она Галина, можешь лично возвратить.
— Каким образом? Где я увижу Галю?
— В субботу на танцах. В городском саду. Это твоя судьба, так сказала тигрица.
— Что? — не понял Медников.
— Тоня, которая молча ушла и вернется тигрицей, как ты сказал.
Медников бросил книгу на одеяло и весело засмеялся.