Целый час ничего не происходило. Чжоу Фан совсем соскучился. К удивлению, прибывшие уехали назад другим составом: сначала вывели Семена с заломленными назад руками, усадили с полицейскими, потом за Мануил Захарычем приехал Степан, а Глеб Веньяминыч вообще пошел домой пешком. Интересно… То есть поговорить так и не удалось.
Ждать дальше мочи не было – и так провалялся три дня на чужом сеновале. Раз у Семена проблемы с властями, вряд ли он поднимет руку на Глафиру. Чжоу Фан вышел на улицу, пошел в усадьбу собирать вещи. Вести беседы не хотелось, не придумалось, что сказать, если начнут выспрашивать про Семена и Глашу. А ведь непременно начнут, не зря же того связали и увезли. Пришлось воспользоваться черным ходом. Незаметно пробрался к себе во флигель и через полчаса так же выскользнул назад. Он заседлал лошадь и поскакал, сам себе стыдясь признаться, что убегает‐то на самом деле от Глафиры, от своего стыда за то, что с ней приключилось.
Еще одна ночь на сене, теперь уже чужом, не новоникольском. Не спалось. Лошадь перебирала усталыми копытами, радовалась богатой жниве. Новые, интересные мысли проворными светлячками спрыгивали со звезд и закрадывались в лопоухую голову.
Зачем ему становиться правой рукой Сунь Чиана? Правая ли, левая – все одно не голова. Почему не открыть свою торговлю? Доказать, что нет его вины в происках коварного Сабыргазы, вернуть украденное, и ему поверят, отпустят товаров. Откроет лавчонку в Новоникольском, в ценах он прекрасно ориентируется, вся округа будет приезжать, кому ближе, чем до Петропавловска. И в Китае знает, у кого что заказывать. Вне конкуренции торговля расцветет, как майский куст. Почему же он раньше об этом не подумал?
И можно будет не бросать Солнце рядом со злодеем, оберегать ее, а может… и жениться.
Последнее слово он даже думал осторожно, пробуя, не обжигается ли. Распахнутые белые ноги не шли из головы. Раз другому можно похабно и по‐животному, то почему ему нельзя на правах законного уважаемого супруга?
На постоялом дворе он представился как Вай Ю. Прошел, заказал китайской похлебки. Старухи не было, гостей встречал приветливый старичок с блестящей, будто отполированной лысиной желтоватого цвета, как у свежеспиленной здоровой сосны.
– А у нас китайский караван стоит, – поведал хозяин, – напоследок решили занырнуть, в Расеематушке будут зимовать, у них туточки какой‐то заводец, вот и шлендают по чуть‐чуть, токмо для своих.
– О, привет Чжоу Фан! – завопил Лу Шен, едва завидев старого знакомого. – А тебе Сунь Чиан как раз письмо передал. И денюжку дал, чтобы довезли. Важное, видать, что‐то в нем. Думали, отправить с оказией.
Пальцы предательски затряслись, развязывая тесемку. Сломал печать, как заржавевший замок на двери в прошлое. Он и забыл, что воспоминания – это двуличный яд, что жрет потихоньку, не убивая, а калеча.
«Дорогой Чжоу Фан! Надеюсь, мое послание застало тебя в добром здравии».
Дальше приветствия и благопожелания, как будто не случилось еще катастрофы и он служит удачливым и проворным поверенным в большом торговом доме.
«Спешу тебе сообщить, что полиция нашей прославленной родины (да здравствует Его Величество император Поднебесной империи!) обнаружила и по заслугам заточила в кандалы шайку преступников, промышлявших контрабандой. В числе прочих грехов один из бандитов признался, что оговорил тебя, причинив ущерб моему торговому дому. Имя его Сабыргазы. После конфискации добытых в тайниках богатств мне полностью возмещен ущерб. Я не мог и помыслить, что подобные черные сердца встречаются в нашей прославленной отчизне. Печально, что мерзавцу удалось скрыться и избежать наказания, поэтому подробности того дела остаются для меня загадкой.
Прошу тебя вернуться и поскорее заняться любимым делом на процветание торгового дома всем сердцем расположенного к тебе Сунь Чиана».
Глава 6
Что за диво – бархатные портьеры в крестьянской избе? Так скоро и привычные сундуки уступят место тонконогим оттоманкам. Мало ей лакированных столиков с розовой россыпью ангельских цветочков, мало ей разбросанных по горнице ковров с подушками и ярко-красной беседки посреди огорода, на которую приходили полюбоваться не то что соседи, а даже их собаки. А кухня? Разве так матушка стряпала? Диковинные жаровни рядом с добротной русской печкой, невыветриваемый запах пряностей и сушеных трав, разноцветные масла: красное – для джусая, белое – для капусты, оранжевое – для заправки. И ни в коем случае не путать! Те масла Федор сам давил, собирал семена, выращивал на делянке заведомо несъедобное, которое потом уписывалось за обе щеки, то есть оказывалось вполне съедобным. Много чудес незаметно поселилось в доме у Глафиры Матвеевны, она и сама не уставала удивляться. И гардероб у нее поменялся: появились шелка, вышивки да несерьезные кисейные платьица, какие только изнеженным барышням к лицу. Эти наряды ей Федя покупал насильно, сама бы ни в какую не разорилась на такое непотребство. Она и носить‐то их стеснялась, только дома, когда муж больно настаивал, выряжалась по выходным и усаживалась играть в многоумный маджонг, как настоящая барыня. Ну иногда в праздник надевала в люди – на свадьбы или крестины. А чего таиться? Вся деревня и так талдычила, что Федька заколдованный, что у него любая ерунда в копейку обращается, а всякая палка зацветает. Всем известно, что в доме достаток, так отчего бы не покрасоваться в шелках?
Глафира уже не могла себе представить иной жизни, кроме как с благополучным ласковым Федором, который долгие двадцать лет смотрел на нее тем же взглядом, как в первый раз в гостевой избе, когда она поднесла несчастному воды в деревянном ковше. Так ничего и не изменилось. А Семен вовсе не вспоминался, аукался страшным сном и спешно утикал на задворки девичьей памяти.
Дом выстроили буквально через год после венчания: подсобили родители Гриньки и Кольки, некогда спасенных Федором из медвежьих лап, братец Карп расстарался, да и Шаховские не остались в стороне. Они будто бы считали себя обязанными дать за Глафирой приданое, хотя и маменька вовсе не бедствовала, да и сама Глаша бережливо откладывала заработок, не тратилась на шутейные побрякушки да леденцы. Так что семейная жизнь задалась с первых дней. Елизавета Николаевна радовалась, что ее любимец садовник осел в Новоникольском и никуда не сбежит, а Веньямин Алексеич таял оттого, что довольна Елизавета Николаевна.
Не так, ох не так представляла себе Глафира замужнюю жизнь в пору голоногого детства и застенчивого тревожного девичества. А как? Да во сто крат хуже! Без шелков, без бархатных портьер, без беседки в саду и без жаровни, над которой колдует умелый Федор, а она сидит в кисейном платье в горнице как барыня и ждет, когда подадут обед на лакированный столик.
– Мам, я к Полине Глебовне книжку читать, не теряй меня! – Лобастая голова сына с плотным ежиком жестких, со спичку толщиной, смоляных волос мелькнула в складках бархатной занавески и тут же исчезла.