Внезапная катастрофа, разрушившая все преграды в среде общества, одинаково освободив и пленника и тюремщика, вскоре избавила также и Каления от стражи, приставленной к нему претором. Когда тьма и толпа разлучили жреца с его стражей, он направился к храму богини. В то время как он туда пробирался, и прежде чем окончательно сгустился мрак, он вдруг почувствовал, что его кто-то схватил за одежду и чей-то голос прошептал ему на ухо:
– Эй, Калений! Страшно!
– Кто ты такой? Не узнаю, клянусь головой моего отца. Лица твоего не видно в потемках, а голос незнакомый!
– Не узнаешь меня – Бурбо? Фи!
– Боги! Какая темень. Что за молнии сверкают из той ужасной горы! Как они вспыхивают и трепещут! Гадес разразился и спускается на землю!
– Полно! Ты ведь не веришь этим сказкам, Калений! Теперь как раз время нам нажиться!
– В самом деле?
– Слушай! Твой храм полон золота и драгоценностей! Давай нагрузим себя этим добром, поспешим к морю и сядем на корабль! Никто никогда и не потребует отчета в том, что творилось в такой день.
– Ты прав, Бурбо! Тише! Ступай за мной в храм. Кто теперь узнает, кому нужно знать, – жрец ты или нет? Иди за мной, и мы поделимся.
В ограде храма многие жрецы собрались вокруг жертвенников, – молились, плакали, валялись в прахе. Чувствуя себя в безопасности, они морочили и обманывали народ, а теперь, в беде, сами становились суеверными! Калений прошел мимо и вошел в комнату, которую и до сих пор можно видеть с южной стороны двора. Бурбо последовал за ним. Жрец высек огня. Стол был уставлен винами и яствами – остатками жертвенного пира.
– Человек, голодавший сорок восемь часов, не лишен аппетита даже и в такое время, – пробормотал Калений.
Он накинулся на пищу и стал с жадностью уничтожать ее. Нельзя себе представить ничего ужаснее и противоестественнее себялюбивой низости этих негодяев, – ибо нет ничего презреннее алчности! Грабеж и святотатство, в то время как трепещут и рушатся устои мира! До какой степени ужасы природы могут быть еще усилены пороками людей!
– Когда же ты, наконец, кончишь? – спросил Бурбо с нетерпением. – Лицо у тебя побагровело, а глаза вылезают вон.
– Не каждый день человек имеет такое законное право быть голодным. О Юпитер, какие это звуки? Шипение огненной жидкости! Как! Неужели тучи извергают дождь вместе с пламенем! И что за крики? А теперь, Бурбо, такая тишина! Смотри-ка!
Между прочими ужасами могучая гора извергала столбы кипящей воды. Перемешанные с горячей золой, целые потоки кипящей грязи струились на улицу в частые промежутки времени.
И как раз в то место, куда столпились жрецы Исиды вокруг жертвенников, где они тщетно старались возжечь священный огонь и воскурить фимиам, с яростью устремился один из смертоносных потоков, перемешанных с громадными обломками шлака. Он обдал склоненные фигуры жрецов – послышался предсмертный вопль, и затем наступило безмолвие вечности! Пепел и кипучая лава брызнули на жертвенник, залили мостовую и до половины закрыли трепещущие тела жрецов!
– Они умерли! – проговорил Бурбо, впервые придя в ужас и забиваясь в глубину каморки. – Я не думал, чтобы опасность была так близка и так ужасна!
Негодяи уставились друг на друга. Можно было слышать, как бьются их сердца! Калений, более робкий по природе, но более жадный, оправился первый.
– Надо скорее обделать наше дело и бежать! – молвил он шепотом, пугаясь звука собственного голоса.
Он вышел на порог, остановился, потом пробежал по горячей мостовой и по телам своих мертвых братьев к священной часовне и позвал Бурбо. Но гладиатор задрожал и отступил.