Последние дни Помпеи

Диомед приказал рабам снести вниз, в подземные галереи, большое количество провизии и масла для светильников. И там-то Юлия, Клавдий, мать с ребенком, большинство рабов и несколько перепуганных посетителей и клиентов искали себе убежища.

VII. Разрушение продолжается

Туча, распространившая такой глубокий мрак среди белого дня, превратилась теперь в плотную, непроницаемую массу. Мрак походил не столько на ночную тьму, сколько на замкнутые, слепые потемки тесной кельи[32].

По мере того, как сгущалась тьма, молнии вокруг Везувия становились все ярче и ослепительнее. Но в своем мрачном великолепии они не ограничивались обычными оттенками пламени – никогда радуга не сравнилась бы с ними в разнообразии и богатстве цветов. То голубые, как лазурная глубина южного моря, то тускло-зеленоватого оттенка, как чешуя пресмыкающегося, они стремительно носились взад и вперед, словно огромная змея, то ярко-багрового цвета невыносимого блеска они вырывались сквозь столбы дыма и озаряли весь город от ворот до ворот, то вдруг принимали болезненно-бледный оттенок, подобно призраку.

В промежутках между порывами дождя слышался подземный гул, стонущие волны измученного моря, а еще невнятнее, слышное только для внимательного слуха, обостренного страхом, раздавалось шипение газов, вырывавшихся из расщелин отдаленной горы. Порою туча как будто расступалась и при блеске молнии принимала какие-то странные, громадные облики людей и чудовищ, преследовавших друг друга в потемках, сталкивавшихся и быстро исчезавших в бездне мрака, так что глазам и воображению испуганных путников чудилось, будто эти испарения – не что иное, как фигуры каких-то гигантских врагов, вестников ужаса и смерти[33].

Во многих местах пепел доходил уже до колена. Кипящие потоки, изрыгаемые жерлом вулкана, врывались в дома, распространяя едкий, удушливый смрад. Местами огромные обломки скал, свалившись на кровли домов, усеяли улицы массами безобразных развалин, с каждым часом все более и более загромождавших дорогу. По мере того как подвигался день, колебания земли становились все чувствительнее, почва словно ускользала и ползла под ногами, – ни носилки, ни колесницы не могли удержать равновесия, даже на самой ровной почве.

Порою огромные глыбы камня, падая, сталкивались, разбивались в мелкие дребезги, разбрасывая искры, которые зажигали все, что попадалось им на пути горючего. На равнинах, за городом мрак кое-где рассеялся от пламени пожаров, многие дома и даже виноградники ярко пылали, и местами эти пожары мрачно и угрюмо выделялись в сплошном мраке.

Вдобавок к этому неверному свету граждане ухитрились зажечь там и сям, на общественных площадях, например под портиками храмов и у входа в форум, ряды факелов. Но из них немногие удерживались надолго – дождь и ветер гасили их, и темнота, наступавшая вслед за этим, была вдвое ужаснее, вдвое поразительнее, свидетельствуя о бессилии и суетности человеческих надежд…

Часто при мимолетном вспыхивании факелов сталкивались группы беглецов: одни бежали к морю, другие от моря обратно к суше, ибо океан быстро отступал от берегов. Над ним лежала непроглядная тьма, и на его стонущие и беспокойные волны падали головни и камни так же, как и на землю, где, по крайне мере, была от них какая-нибудь защита, на улицах и под кровлями. Перепуганные, растерянные, охваченные сверхъестественным страхом, эти группы встречались, не находя досуга говорить между собой, расспрашивать, советоваться, ибо порывы дождя налетали теперь беспрестанно, гася факелы, при свете которых мельком видны были мертвенно-бледные лица беглецов, которые разбегались искать убежища под ближайшим кровом. Все элементы цивилизации распались. По временам при мерцании факелов можно было заметить вора, нагруженного добычей и с наглым смехом проходившего мимо представителей судебной власти. Если в потемках случайно жена была разлучена с мужем, родители с ребенком, то нечего было и надеяться найти друг друга. Всякий слепо и бестолково спешил куда попало. От всего разнообразного и сложного механизма общественной жизни не осталось ровно ничего, кроме первобытного закона самосохранения!

Среди таких ужасных сцен прокладывал себе путь афинянин в сопровождении Ионы и слепой девушки. Вдруг мимо них пронеслась толпа в несколько сот человек, по пути к морю. Нидию оттерли от Главка, который вместе с Ионой был быстро увлечен вперед, и когда скрылась толпа (кто это был, они не успели разглядеть, так был глубок мрак), Нидии не оказалось около ее друзей. Главк стал громко звать ее по имени. Ответа не было. Они вернулись назад – все напрасно, очевидно, ее унесло людским потоком в противоположном направлении. Погибла их покровительница. До сих пор Нидия, в сущности, была их проводником. Благодаря слепоте своей, она одна могла найти дорогу. Привыкнув в постоянных потемках бродить по закоулкам города, она безошибочно вела их к морскому берегу, где они надеялись найти спасение. А теперь куда направить путь? Измученные, в нерешимости, они, однако, продолжали идти. Пепел беспрерывно сыпался на их головы, камни разбивались у них под ногами, метая искры.

– Увы, увы! – шептала Иона. – Я не могу идти дальше, ноги мои увязают в горячем пепле. Беги, дорогой мой! Беги, возлюбленный, предоставь меня моей участи!

– Полно, моя невеста, моя возлюбленная! Смерть с тобою для меня слаще жизни врозь! Но куда, куда направить нам путь в такой тьме? Мне кажется, как будто мы кружимся на одном и том же месте, что и час тому назад, не подвигаясь ни на шаг.

– О боги! Смотри, эта скала разбила крышу перед нами. Теперь ходить по улицам – смерть!

– Да будет благословенна эта молния! Смотри, Иона, смотри! Перед нами портик храма Фортуны. Войдем туда, по крайней мере он защитит нас от дождя, пепла и камней.

Он схватил возлюбленную на руки и не без труда добрался до храма. Он отнес ее в самый далекий, защищенный угол портика, наклонился над нею, чтобы своим телом защитить ее от молнии и лавы! Любовь и преданность способны скрасить даже и такие страшные минуты!

– Кто здесь? – проговорил дрожащий, глухой голос человека, очевидно, еще прежде забравшегося в это убежище. – Однако не все ли равно? Когда рушится мир, нет ни друзей, ни врагов.

Иона обернулась при звуке этого голоса и со слабым криком прижалась к груди Главка. А он, проследив за направлением ее взгляда, понял причину ее испуга. Сквозь мрак светились два ярких глаза. В эту минуту молния, сверкнув, озарила храм, и Главк с трепетом увидел лежащим под колоннами того самого льва, в жертву которому он был обречен. А возле него, даже не подозревая такой близости, лежала исполинская фигура человека, заговорившего с ними, – раненого гладиатора Нигера.

Молния осветила и человека и зверя, так что они увидали друг друга. Но инстинкты обоих притупились. Мало того, лев даже подползал все ближе и ближе к гладиатору, словно ища себе товарища, а гладиатор не боялся и не отступал. Переворот в природе расторгнул все обычные отношения и словно уничтожил все меньшие ужасы.

В то время как они находились под такой страшной охраной, мимо храма прошла группа мужчин и женщин с факелами. Они принадлежали к секте назареян; возвышенное, неземное чувство отняло у них страх, но воодушевляло их восторгом. Первые христиане жили в уверенности, что конец света близок и теперь думали, что день Страшного суда уже настал.

– Горе нам, горе! – кричал резким, пронзительным голосом старший в группе. – Видите, Господь нисходит на землю судить людей! Он ниспослал огонь с небес! Горе вам, сильные мира сего! Горе вам, носители пурпура и виссона! Горе идолопоклонникам! Горе вам, проливающим кровь святых и издевающимся над предсмертными муками сыновей Божиих! Горе блуднице! Горе, горе!