Палома стояла со слугами, рядом с Хосе Мендосой; Андрес отдыхал в капелле, стараясь избегать солнечного света, чтобы поскорее прийти в себя.
Но поскольку я так и сделала, поскольку оставила свой разум открытым для духов, я знала, кому принадлежит этот голос.
Что же случилось с ней на самом деле? Я боролась с желанием развернуться и снова взглянуть на дом, старалась избавиться от мыслей об имени Родольфо, написанном кровью на стене. Кому понадобилось хоронить тело подобным образом?
Прохладный ветерок, пришедший из дома, овеял мои плечи, и волосы на загривке встали дыбом.
Если б я умерла в этом доме, меня бы так же замуровали в стену?
Если б меня здесь убили, моя душа бы так же осталась неупокоенной и я бы наблюдала, как искаженная сказка повторяется вновь и прекрасный принц приводит домой новую жену? Наблюдала бы, как она выбирается из экипажа, одетая в сияющие шелка, с лицом, выражающим чистое доверие, – чтобы оказаться жертвой в моей пасти?
Позади меня раздался девичий смех – ветер понес его через плечо и дальше, во двор.
Сжав руки в кулаки, я вытолкнула голос из своего сознания с такой силой, будто захлопнула дверь: обеими руками, всем сердцем и со всей злостью.
Я вихрем помчалась к дому, встречаясь с ним лицом к лицу.
Если я умру в Сан-Исидро, так тому и быть. Наверное, те мрачные, пророческие слова Паломы имели некую силу, что связала меня с этой землей. С этим домом. Быть может, однажды я прекращу бороться с голосами и наконец отдамся безумию.
Но не сегодня.
Я – дочь генерала, и мое сражение еще не окончено.
– Веди себя прилично, – бросила я, вкладывая в эти слова угрозу.
Дом не ответил.
Я развернулась и пошла вниз по склону.
Родольфо вышел из экипажа и принялся приветствовать жителей.
Его волосы, ярко-бронзовые в солнечном свете, сияли, как церковное ретабло. Он был безупречен. Разумеется, безупречен. Это же Родольфо, полный надежды и света.