Асьенда

Мне хотелось увести его отсюда и умчаться как можно дальше от этих людей. На одно стремительное, пылающее мгновение я возненавидела всех в этой комнате, кроме него. Мне хотелось выжечь Сан-Исидро дотла, чтобы затем возвести заново, превратить в святилище для нас двоих.

К счастью, вскоре мы перебрались в столовую. Я пребывала в ужасе от мысли, что испортила ужин и землевладельцы с женами станут воротить носы от того, что мы так долго готовили с Паломой. Но этот страх – в отличие от многих других – оказался напрасным.

– Прошу, поблагодарите Ану Луизу от нас, – сказала донья Мария Хосе, напыщенно потягивающая вино.

– Она мертва.

Все обернулись к Хуане, ведь именно ей принадлежала эта реплика. Она сидела в расслабленном – даже чересчур – положении, и речь ее слегка путалась.

Хуана была пьяна.

Я тут же посмотрела на Родольфо, который, сжав челюсть, таращился на сестру. Я должна была вмешаться, прежде чем Хуана нанесла бы ущерб и своей, и нашей репутации.

– Донья Мария Хосе, мне очень жаль, что приходится сообщать вам эту новость, – тихо проговорила я. – Ана Луиза недавно скончалась. Это произошло внезапно, и для нас большое потрясение – потерять такого дорогого человека.

Женщины сочувствующе зачмокали; их мужья мрачно кивнули и, последовав примеру Андреса, стали креститься и молиться за Ану Луизу.

– Сейчас хозяйством занимается ее дочь Палома, – сказала я. – Думаю, все здесь согласятся, что, даже пережив такое несчастье, она замечательно справляется с обязанностями.

Присутствующие закивали, и напряжение в комнате ослабло. Я попыталась поймать взгляд Родольфо, но не смогла. Он промокнул рот салфеткой и пристально посмотрел на Хуану. Его глаза оставались холодными, пока Хуана, слегка покачиваясь, разделывалась с едой.

Беду удалось предотвратить. Ужин почти подошел к концу. Родольфо всегда говорил, что подобные приемы в глубинке никогда не длятся до самого утра, в отличие от столичных. В зависимости от того, сколько мужчины выпивают и сколько будут беседовать, все это может закончиться через час-другой. Землевладельцы уйдут, Андрес с Хуаной уйдут, и тогда… в доме останемся мы с Родольфо. Одни только мы.

Я сглотнула и посмеялась над шуткой дона Атенохенеса. Затем повернулась к Андресу, чтобы задать вопрос. Он выглядел так, словно его тошнило; к еде он едва притронулся. Я поджала губы и… застыла.

Стул рядом с Андресом должен был пустовать.

Но…

На нем сидела женщина из моего сна.

Серые шелка и золотое ожерелье сверкали на свету; она подпирала руками острый подбородок и через весь стол смотрела на Родольфо, поглощая каждое его движение.

Мария Каталина, первая донья Солорсано, казалась до боли настоящей – вот она, плоть и кровь, – и мне в сердце, полное ужаса, словно вонзили кинжал.

Как будто услышав стук моего сердца о грудную клетку, она повернулась – резким, птичьим движением – и поймала мой взгляд своими полыхающими красными глазами. Грудь сжалась с такой силой, что это походило на судорогу. Мария Каталина злобно ухмылялась. Ее ухмылка была слишком широкой, во рту было слишком много зубов, очень длинных зубов, и тут…

Она исчезла.