Но это оказалось невозможным: все полицейские силы были заняты в других местах. Тогда моя жена сказала, что в таком случае ей нужен номер дела — чтобы по крайней мере это преступление было официально зафиксировано. Полиция поначалу наотрез отказалась это сделать, яростно воспротивившись такому предложению. Моя жена продолжала настаивать — тоже довольно упорно. В конце концов ее собеседник уступил и с большой неохотой зарегистрировал ее заявление о преступлении. Оно портило им статистику — увеличивая количество зафиксированных преступлений и при этом снижая показатель раскрываемости. Но этим дело не кончилось. Уже через несколько минут моей жене позвонил высокопоставленный полицейский (гораздо выше по званию и должности, чем ее предыдущий собеседник) и заявил, что своей жалобой она вынуждает полицию напрасно тратить время.
Услышав обо всем этом, я очень рассердился и написал кляузу (как это называет мой старомодный знакомый индиец, почтенный врач) главному констеблю, требуя извинений от полицейского начальника, у которого нашлось время на то, чтобы выбранить мою жену, зато не нашлось времени на то, чтобы поймать поджигателей (заодно я потребовал, чтобы ему сделали выговор). Как часто бывает, леность или другие дела победили мою ярость, и я не стал отправлять это послание. Разумеется, не стоит писать письма в состоянии гнева, но ведь частенько после того, как гнев рассеется, письмо так и остается ненаписанным.
Впрочем, однажды я напечатал в газете, издаваемой большим тиражом, статью об инертности полиции. Она побудила главного констебля одного из отдаленных полицейских управлений написать ответ. Он отмечал, что «обработка» ареста занимает в наше время четыре часа, то есть половину смены полицейского, а я ведь вряд ли захочу, чтобы полицейские не патрулировали улицы, переключившись на заполнение бумаг. Полагаю, эта послеарестная процедура по-прежнему неуклонно удлиняется.
Крайне пораженческий тон этого письма был очевиден. Главный констебль словно бы принимал длительность выполнения административных полицейских задач как нечто само собой разумеющееся, будто это какое-то фундаментальное свойство Вселенной, которое невозможно изменить, как нельзя изменить закон всемирного тяготения. Конечно, я вполне сознаю, как трудно урезать какую-нибудь административную процедуру после того, как она внедрена. (Я даже предположил, что существует закон административной деятельности: как только ее объем достигает определенного критического уровня, все попытки сократить его лишь приводят к обратному результату.) Тем не менее удручало то, что высокопоставленный полицейский чин считает поимку преступников напрасной тратой времени.
Административные процедуры, на которые уходит столько рабочих часов у сотрудников всех нынешних государственных служб, являются и средством создания рабочих мест, и методом уклонения от работы: получается диалектическое единство противоположностей (как это называли адепты диалектического материализма). Такие процедуры требуют расхода времени и усилий, мешая или вовсе не позволяя всей этой организации достичь ее формальной цели.
Впрочем, иногда эту инертность полиции способен преодолеть кто-то из числа решительно настроенных граждан — таких, как одна из наших ближайших соседок по жилому району Бирмингема, полному викторианских домов. Когда-то эта женщина преподавала в университете, теперь же она на пенсии.
Наш район внезапно наводнили проститутки (или «секс-работницы», как их теперь именуют в медицинских журналах; термин для обозначения сутенеров пока не выбрали: может быть, «посредники при оказании краткосрочных сексуальных услуг»?). Каждый вечер они прикатывали на автобусах из другого города. Облаченные в дешевенькие, тоненькие, но броские наряды, они зачастую были отнюдь не первой молодости, однако поддерживали стройность при помощи диеты из сигарет и кокаина. Вблизи вид у них был потасканный и изможденный, но уличное освещение (весьма старомодные фонари) было снисходительно к их внешности. К числу их клиентов (или как там их теперь положено называть) принадлежали в основном коммивояжеры, останавливающиеся в ближайших гостиницах. Сексуальные отношения имели место где-нибудь на заднем сиденье машины или в нише церковной стены, а поутру наши розовые кусты порой оказывались украшены использованными презервативами.
Эти противозачаточные средства бесплатно раздавались проституткам муниципалитетом — из белого фургона, медленно разъезжавшего по нашему району (словно клиент, высматривающий «ночную фею» на своем авто), ища, где бы предотвратить потенциальный вред. Фургон также развозил проституткам кофе и закуски — чтобы помочь им в работе. Несомненно, в своей легкой «рабочей одежде» они сильно ощущали холод в суровую погоду. С точки зрения их бизнеса зима, с ее короткими днями и ранним наступлением темноты, являлась самым прибыльным временем года.
Наша соседка, словно бы сошедшая со страниц романа Барбары Пим[29], как выяснилось, обладает железным хребтом и стальным взором. Она не стала фаталистически смиряться с возникшей ситуацией — в отличие от большинства из нас. В свои семьдесят с лишним она сколотила из местных домовладельцев своего рода патруль бдительных гражданских активистов, записывавших номера машин клиентов этих дамочек. Такая практика оказывала негативное воздействие на бизнес, и однажды координатор кратких сексуальных контактов с угрожающим видом уселся в свою машину в качестве противовеса активистам. Полагаю, он знал, кто его реальный враг, и, когда наша соседка приблизилась к его машине, он вытащил пистолет. Однако на нее это не произвело никакого впечатления.
— Не будьте идиотом, — призвала она. — Уберите эту штуку.
Он повиновался — и ретировался, признав поражение. Он явно не планировал садиться в тюрьму за убийство.
Но моя соседка не стала почивать на лаврах. Теперь она взялась за полицию. Она отправилась в ближайший участок, дабы пожаловаться на то, что тамошние полицейские ничего не предпринимают, чтобы очистить улицы от проституток. Начальник полицейского участка ответил, что эти «девочки» и без того жертвы, так что он не собирается ухудшать или осложнять им жизнь. Но это, опять-таки, не впечатлило мою соседку. Положив ладонь на его стол, она отчеканила: «Это противозаконно».
Полицейский начальник сразу же понял, что перед ним грозный и опасный противник, который не примет бездействия полиции. У карьеристов имеется одно хорошее качество (или по крайней мере качество, которое можно обратить на пользу благому делу): они умеют чутко, почти инстинктивно выявлять серьезных оппонентов, которые способны навредить им. «Девочек» (как он их называл) его ребята быстро изгнали в район, где их присутствие едва ли заметили бы (а если бы и заметили, отнеслись бы к нему без особой неприязни).
Я многое понял, общаясь с бюрократическими структурами от имени моих пациентов, которые не слишком хорошо умели излагать свои мысли и поэтому реагировали на чиновничьи рогатки либо молчанием, либо насилием (промежуточных вариантов почти не наблюдалось). Они не знали, как написать письмо и какому чиновнику его направить. Что же касается телефонных звонков, то чиновники всегда могли откреститься от них: первой линией обороны в их борьбе за то, чтобы ничего не делать, было отрицание того, что они вообще что-то знают о человеке, звонящем им во второй, третий или сотый раз.
Поэтому неудивительно, что когда чиновники в своих чиновничьих учреждениях все-таки вынуждены были сталкиваться лицом к лицу с представителями своей общественности (в каком-то смысле — своими вассалами), то часто отгораживались от них экраном из ударопрочного, а порой даже пуленепробиваемого стекла. (Даже тюремные свидания проходили в условиях более близкого личного контакта.) Именно поэтому я в таких случаях никогда не общался с кем-то
ниже самого высокого административного уровня и всегда, действуя в интересах своих пациентов, ясно давал понять, что не отступлюсь, пока не будет сделано то, чего они хотят (или то, что им нужно). Этот метод оказался действенным — во всяком случае для моих пациентов. Но я отлично понимал, что система так работать не должна и что мои просьбы, возможно, способствуют отсрочке решений по другим столь же насущным проблемам. (Конечно, это предполагает, что время, не потраченное на представленные мною дела, было бы потрачено чиновником на другие важные дела, но это ведь лишь предположение, не более того.)
Я не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто в полиции тогда служили сплошь лентяи и карьеристы. Во многих случаях меня очень впечатляла отвага этих ребят, их верность долгу. Детективы, разбиравшие серьезные дела, отличались настойчивостью и решительностью — и, подчеркну, интеллектом. Их очень нелегко было перехитрить — после того как они все-таки займутся рассмотрением дела.
Но полиция как корпорация стала выхолощенной организацией, утратив способность принимать решения по собственному усмотрению, которая опасна в человеке с недобрыми намерениями, но в большинстве случаев производит облагораживающее действие. А способность выносить суждения, если ею не пользоваться, вскоре атрофируется.
У нас в тюрьме был свой полицейский, который собирал нужные сведения и расследовал преступления, совершавшиеся в стенах самой тюрьмы. Он ходил в штатском, и я знал его как человека приличного, умного и веселого: он обладал острым чувством юмора (это свойственно большинству полицейских — или по крайней мере некогда было свойственно).
Однажды он сообщил мне, что уходит из полиции в частную охранную фирму. Я осведомился о причинах.