В каком-то смысле было даже удивительно, что заключенные не были еще хуже, чем они были. Оптимист (я не отношусь к их числу) мог бы счесть это доказательством того, что человек в основе своей не является дурным, что его делает таким общество. Да, их детство часто было наполнено сознательной жестокостью (и глупостью), превосходящей всякое понимание. И эта жестокость часто приносила удовольствие тому, кто ее совершал.
Как-то раз один арестант, которого несколько раз сажали за кражу со взломом, явился ко мне и спросил: может быть, то, что он постоянно прибегает к таким деяниям, как-то связано с его детством?
— Абсолютно никак не связано, — отрезал я. Вообще я никогда не поощрял заключенных в их стремлении приписывать свои преступные действия непосредственно своему детству, как если бы один бильярдный шар (их детство) толкал другой шар (их самих).
Мой ответ явно сбил его с толку.
— Почему ж я тогда это делаю? — спросил он.
— Потому что вы ленивы и глупы — и хотите даром заполучить вещи, которые не желаете заработать.
Можно было бы ожидать, что он рассердится. Вовсе нет: он рассмеялся. Думаю, мои демонстративно прямые ответы стали для него почти облегчением, как если бы ему больше не нужно было играть назначенную роль. Не так-то легко никогда не выходить из роли — по крайней мере пока она не станет второй натурой и вы больше не будете воспринимать ее как роль.
Когда стало понятно, что ему не надо вести передо мной актерскую игру, оказалось, что с ним вполне можно откровенно поговорить о его детстве: хоть оно и не заставило его вламываться в чужие дома и утаскивать оттуда ценные вещи (подобно тому, как низкая температура заставляет воду замерзнуть), оно его по-настоящему расстраивало уже во взрослые годы.
Конечно, следовало с осторожностью выбирать тех, с кем можно общаться подобным образом — «без дураков».
Некоторые узники оказывались столь хорошо защищенными от натиска истины (как выражаются психотерапевты), что они бы взорвались, если бы с ними заговорили таким манером. Требовалось особое искусство, чтобы распознать их заранее.
Еще один взломщик пришел ко мне вскоре после того, как его приговорили к очередной отсидке. Он всячески изображал гнев.
— Мне от тюрьмы никакого проку, — заявил он. — Тюрьма мне без надобности. Мне другое нужно, а никакая не тюрьма.
— Что же вам нужно? — спросил я.
— Помощь мне нужна, вот чего, — ответил он.
— Помощь в чем?
— Чтоб мне помогли больше не красть.
— Не уверен, что такая помощь бывает, — заметил я.
— Мне от тюрьмы никакого проку, — снова объявил он.
— А вот мне есть от нее прок, — сообщил я.
— Это в каком таком смысле? — спросил он с озадаченным видом.