«Изменчивый» в этом контексте означает «насильственный», и, чтобы отношения квалифицировались как таковые, достаточно, если насилие совершает только одна сторона.
Адвокат стал дальше двигаться по списку адресованных мне вопросов, которые он подготовил во время моего главного допроса. Ему требовалось юридически доказать, что его клиент психически ненормален.
— Не правда ли, с его стороны это был нерациональный поступок — поместить тело в багажник своего автомобиля?
— Знаете, я никогда не был в его положении, — заметил я, — но мне кажется, что в его обстоятельствах то, что он сделал, было совершенно рационально — с учетом возможных вариантов.
Перекрестный допрос, который вел этот адвокат, не «дискредитировал» меня, как это иногда называют, и он задал мне свой последний вопрос раздраженно и одновременно патетически (так мне показалось).
— Я заявляю вам, что вы готовили свой отчет в спешке и сами не верите в то, что вы в нем написали, — провозгласил он. Это был очень неубедительный обман.
— Согласен с первой частью вашего предположения, но не со второй, — ответил я.
Далее последовал хороший знак: обвинитель не стал проводить мой повторный допрос (хотя по закону имел на это право) в попытке как-то исправить ущерб, который мог быть нанесен моим свидетельствам этим перекрестным допросом, проведенным стороной защиты. Никакого ущерба не было.
Во время ближайшего перерыва я покинул зал. Спускаясь по ступенькам здания суда, я случайно встретился с отцом убитой, который вышел покурить. Он очень прочувствованно сказал мне «спасибо», когда проходил мимо. Я улыбнулся, но ничего не ответил: было бы неправильно, если бы меня увидели разговаривающим с ним (меня могли бы обвинить в противоправном сговоре).
И тем не менее я был доволен: ему явно представлялось, что мои показания разрушили свидетельства защиты. Так и оказалось — по крайней мере если судить по вердикту присяжных («виновен в преднамеренном убийстве»), Я был рад, ибо речь шла о чудовищном человеке, который долго приносил несчастья другим, особенно женщинам (однако не только женщинам).
Я стал думать о благодарности, которую услышал от отца жертвы; об облегчении, которое он чувствовал; о том, как ужасно ему, скорее всего, было слушать надуманные оправдания, изобретенные для убийцы его дочери психиатрами, которые, как ему казалось, равнодушны к ее смерти. Насколько злей змеиного укуса убийство детища[56], тем более когда для убийцы подыскивают всевозможные смягчающие обстоятельства, потому что он — плохой человек, который уже много раз вел себя плохо.
Злобные личности
«Глупое мелкое обвинение в убийстве»
Мои показания вовсе не завершились (для меня) в тот момент, когда я покинул место для свидетельских выступлений. Я снова и снова мысленно возвращался к ним, как делал всегда, находя что-то такое, что я мог выразить лучше, или что-то такое, что я должен был сказать, но не сказал. У французов есть понятие l"esprit d"escalier, но для таких случаев не помешало бы ввести понятие l"esprit de temoin: я уверен, что каждый свидетель чувствует по окончании своего выступления в суде примерно то же, что чувствовал при этом я[57]. Иногда мне хотелось вбежать обратно в зал суда и, расталкивая всех на своем пути, пробраться на место для свидетелей и объявить: «Я забыл упомянуть…» Однажды я и правда позвонил солиситору, чтобы сообщить о том, что — вместо сказанного мною — мне следовало сказать в суде: хотя многие убийства действительно совершаются ревнивыми мужчинами, большинство ревнивых мужчин все-таки не убивают; но, когда ревнивцы все же это делают, мотивом преступления обычно является именно ревность. На процессе я не заявил об этом с той ясностью, с какой мог бы. Впрочем, не все такие преступники согласны с тем, что убийство — вещь серьезная. Однажды я поинтересовался у одного арестанта, находившегося в предварительном заключении, за что он сидит, и он ответил: «Да просто глупое мелкое обвинение в убийстве».
А однажды я удостоился благодарности человека, обвиненного в убийстве по неосторожности, и это меня невероятно обрадовало. В этом преступлении обвинили трех полицейских (в том числе сержанта, отвечавшего за содержание арестованных).
Как-то поутру группа героинистов отправилась в город, находящийся в нескольких милях от их домов, чтобы обворовывать дома и магазины. В показаниях, данных под присягой, один из них заявил: «Мы двинулись на работу…» И в самом деле, для них это было нечто вроде работы, поскольку они обычно уходили из дома в половине девятого утра и возвращались, как правило, после пяти вечера — сделав свою «работу». Впрочем, это была неполная занятость, так как они «ходили на работу» лишь три-четыре дня в неделю, прочесывая жилые дома и магазины в радиусе десяти миль от мест своего проживания.
То, что они «работали» таким образом, опровергает распространенное мнение: мол, наркоманы не способны к оплачиваемой работе и им «приходится» идти на преступления, чтобы заплатить за свои наркотики. Чтобы регулярно совершать кражи со взломом и воровать, требуется предусмотрительность, энергия и решимость — замечательные качества в других контекстах — и, кроме того, коммерческие способности для продажи добытого преступным путем, поскольку наличные похищаются редко. В ходе опроса, проведенного мною в тюрьме, я обнаружил то, что часто обнаруживали и до меня: большинство арестантов-наркоманов имели долгую историю правонарушений еще до того, как они впервые попробовали героин. Несомненно, их пагубная зависимость давала им дополнительный стимул для совершения преступлений, но она не являлась первопричиной их преступной деятельности.
Один арестант, профессиональный поджигатель, обращавший строения в пепел и золу, как-то раз объяснил мне разницу между «работником» и «добытчиком» (по его терминологии).
— Эти самые работники таскаются в контору к девяти, домой приходят в пять, — сообщил он. — А добытчики выходят из дома пограбить да поворовать.
Шайка, о которой я говорю, похоже, сочетала лучшее (или худшее) из обоих миров. Но одна из участниц шайки была поймана во время магазинной кражи и доставлена в участок, где сказала сержанту, отвечающему за содержание под стражей, что она наркоманка, но не сказала, что приняла чрезмерную дозу стимулирующего препарата, иногда даваемого душевнобольным (к которым она не относилась) для противодействия побочным эффектам других лекарств. Для злоупотребляющих этим препаратом существует отдельная рыночная ниша.