Моя Шамбала

Мила принялась рассказывать.

Когда я стала глубоко дышать, я, как Володя и сказал мне, стала слышать музыку. Сначала я слушала тиканье будильника, а потом тиканье куда-то пропало, и вместо него зазвучала какая-то незнакомая музыка. Потом появилась вибрация в руках и ногах. И меня закрутили потоки энергии и какого-то белого огня. Увидев яркий свет, я подумала, что на потолке зажглась люстра. Открыла глаза — вокруг попрежнему полумрак от настольной лампы. Закрыла глаза, опять светло как в солнечный день. А потом увидела невероятное: руки Володи излучали свет. Это было хорошо видно. Из любопытства я посмотрела на свою руку — она тоже светилась. Что это Юрий Тимофеевич?

— Это могла быть просто игра воображения. Это причудливый образ необычного состояния вашего сознания, — соврал отец.

— Но это было так реально, — разочарованно протянула Мила.

— А почему я рожала?

— Милочка, что ты городишь? — испугалась мать. — Ты понимаешь, что ты несешь?

— Понимаю, мама. Скажи ей, Володя.

— Чего сказать? Я-то откуда знаю? Это же тебе приснилось, а не мне. — Я почувствовал, что краснею. Ну и дура. Она и правда хочет рассказать. И не стыдно.

— Вова, я не понимаю, что-то случилось? — на лице отца было удивление.

— Да ничего не случилось. Она должна была пережить свое рождение вновь. В этом и заключалось лечение.

— Мам, ты слушай, что со мной было. Сначала я испытывала муки схваток, весь процесс родов и блаженное состояние радости. Потом я уже не рожала, а сама рождалась. Я испытывала чувство невесомости. Это непередаваемо приятное ощущение. Казалось, я погружена в жидкость в какой-то емкости. Я плавала в этой жидкости в позе зародыша. Вдруг появились другие ощущения — словно я закована в какой-то деревянный скафандр и освобождаюсь от него, испытывая невероятное блаженство. Опять возникла невесомость. Только теперь казалось, что я парю в воздухе: мое тело поднялось над полом и медленно смещалось в горизонтальном положении. Я видела неземное сияние. Неужели такое блаженство испытывает новорожденный. Но прежде у меня был страх, меня душило что-то, я задыхалась, А страх такой, как будто я умираю. А потом все хорошо.

А еще я чувствовала, как холодное пламя вылечивает меня. Оно словно пожирало мою болезнь.

— Это что, сон, Володя?

— Наверно, сон, — согласился я.

— Сон? — недоверчиво посмотрела на меня Мила. — Хорошо!

А это тогда что?

И она сделала то, чего я от нее не ожидал: отвернула горловину свитера и показала синяки на шее.

— Мила, что это? — Кира Валериановна уставилась на шею дочери. Отец вопросительно посмотрел на меня. А я с ужасом ждал, что она ляпнет на этот раз.

— Когда я появлялась на свет, меня что-то душило, я испытывала страх, я задыхалась и, как вы говорите, во сне хватала себя за горло.

Я вздохнул с облегчением, потому что от нее можно было ожидать всего чего угодно. Она бы могла сказать «не знаю», и мне пришлось бы объяснять, что это за синяки и кто ее душил. Хотя я бы не удивился, если бы она сказала, что это я душил ее.