— Во бесстыжая, — смогла выговорить Кустиха. Сплюнула в сторону, перекрестилась и скороговоркой добавила, заведя глаза кверху:
— Прости меня, господи, грешную.
И сразу, будто всех прорвало:
— У неё и батька беспутный был.
— Известно, каков поп, таков и приход.
— А оно и мать не лучше.
— А меня озолоти, в жизнь бы в таком сраме не пошла, — доложила Кустиха.
— Ой, бабы, давеча, уж к ночи, я на двор вышла, слышу смех и два голоса, мужской и Нинкин. Ну, бабы, чего я только не наслушалась. Вот где срам-то.
— Ну, ну! И чего срам-то? — заинтересовалась Туболиха. Кустиха поправила платок и зашепталась с бабками, те качали головами, а глаза их горели лукавым огнем.
— Нинка! К офицеру пошла? — крикнул Пахом и, заложив пальцы в рот, пронзительно свистнул.
Монгол смазал его по затылку.
— Ты чего? — опешил Пахом.
— Ничего. Она тебя трогает?
— Влюбился чтоли? — пробормотал как бы про себя Пахом.
— Чего? — приподнялся на локтях Монгол. — В лоб захотел? Я могу.
Пахом отодвинулся от Монгола. Нинка скрылась за углом.
— Во Козлиха дает! — засмеялся Мотямладший, когда Нинка скрылась за углом. Никто не поддержал Мотю и тот, скосив глаза на хмурого Монгола, замолчал.
— Гляди, пацаны. Сенька бежит, — заметил Семена Письмана Пахом.
Семен действительно спешил изо всех сил. Черная дермантиновая сумка с синей заплаткой и перевязанными медной проволокой ручками тяжестью перекашивала его на одну сторону, и он припадал на правую ногу, будто она у него была короче.
— Что он кричит? — опросил Монгол.
ebooksa