Да и мужчины, как бы ни старались, от них недалеко ушли:
Непостоянства я не признаю,
Противны, гадки, мерзки мне натуры,
Меняющие вечно суть свою,
Как ртуть от перемен температуры.
Но нынче в маскараде — не таю —
Попал в ловушку хитрого Амура:
Хорошенькое личико и мне
Внушило чувства, гнусные вполне (II, 209).
«Чувства, гнусные вполне»[207] — очень уместная формулировка, поскольку «Дон Жуан» был написан Байроном в особенно опасный период британской правительственной цензуры и основательно финансируемых частных инициатив против «непристойной литературы». Для Байрона же настоящим злодейством были именно нетерпимые законы и социальные обычаи, а также возмущенные матери и разъяренные отцы, которые провозгласили себя их защитниками. Моральные нормы в его поэме оказываются такими же хрупкими и произвольными, как идеалы красоты:
Но несомненно,
Я черную бы славил красоту! —
все дело лишь в известной точке зренья (XII, 70–71).
И все же, в более глубоком смысле, Эрот для Байрона сам по себе является преступником: «Мстит любовь себе самой» (IV, 73). Любовь влечет непредвиденные и часто ужасающие последствия, причем не только из‐за приносимой ею тоски или венерических заболеваний, но и потому, что она обречена закончиться. Хотя Байрон так и не завершил поэму о Дон Жуане, ее мораль вполне ясна: дело не в том, что испытывающие ненасытную любовь попадут в ад, а в том, что лучше уж «побольше греться в солнечные дни, // Чтоб на зиму запомнились они» (Х, 9). Когда Дон Жуан, как и все мы, состарится, его страсти угаснут. Сей печальный факт относится даже к самым пылким из смертных — а в первую очередь склонный к рефлексии поэт применяет эту мысль к самому себе.
Поэт действительно намеренно делает Дон Жуана своим двойником. Выходец из британской аристократии, красавец, но при этом страдающий деформацией правой стопы и голени и почти всегда нуждающийся в деньгах, Байрон учился в Кембридже, а затем путешествовал по Европе, не обращая внимания на бушующие вокруг Наполеоновские войны. Из Португалии и Испании он отправляется в Грецию, Албанию и Турцию, перемещаясь примерно тем же маршрутом, по которому позже проследует его Дон Жуан. Байрон перебирается через Геллеспонт (Дарданеллы), заводит возлюбленных обоих полов и обретает славу после публикации первых двух песен поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда». После этого он становится чем-то вроде кумира новой потребительской культуры (см.
Джакомо Казанова (ум. в 1798 году) — фигура, весьма отличающаяся от Байрона, но очень похожая на де Сада, — жил до того, как в мире посленаполеоновской эпохи воцарилась реакция, вызванная либеральными идеями, вольнодумством и политическими свободами. Беззаботный Дон Жуан во плоти, Казанова родился в Венеции, уехал из Италии в Грецию, а затем отправился во Францию. Оттуда он перебрался в Вену, потом вернулся в Венецию, где попал в государственную тюрьму, а после совершения дерзкого побега жил в Германии, опять во Франции и в Нидерландах. Далее Казанова еще раз приезжает в Италию, но из разных итальянских городов его изгоняют, и он отправляется в Лондон, а затем все дальше и дальше — в Берлин, Россию, Польшу, через какое-то время в Испанию и т. д. Словом, он являл собой реактивный двигатель задолго до изобретения этого агрегата. В своем последнем убежище, работая библиотекарем в замке графа Вальдштейна в Богемии, Казанова, вероятно, немного помог Лоренцо да Понте в написании либретто для «Дон Жуана» Моцарта. Везде, за исключением последнего периода своей биографии, он встречал красивых женщин, которых любил, а они отвечали ему взаимностью. Как утверждал Казанова, работа над «Историей моей жизни», написанной им на пороге старости, приносила ему немалую радость, ведь он вспоминал многочисленные былые удовольствия, приключения и злоключения. Об одном Казанова не сказал, но это и так вполне очевидно: он писал в жанре автобиографического романа, замешивая свою жизнь как тесто, чтобы испечь ароматный хлеб, — придавая ей форму, подобающую для литератора, каковым Казанова всегда себя считал.
Казанова не был аристократом, как вымышленный Дон Жуан или реальные маркиз де Сад и лорд Байрон. Сын бродячих актеров, он участвовал в индустрии зрелищ своего времени, а в XVIII веке поддержание этого бизнеса на плаву зависело не от корпораций, а от высокопоставленных персон. Любовь Казановы тоже была своего рода зрелищем, зависевшим от потребностей, возможностей, желаний и обещаний удовольствий, а быть может, и богатства. Единственным табу для Казановы был секс с другими мужчинами, хотя он спал с несколькими сестрами одновременно, пил вино и столовался во множестве отелей, где останавливался, часто вступал в быстрые сексуальные контакты и удостаивал матримониальных соображений лишь немногих из встреченных им женщин. Размышления о собственной жизни Казанова нашпиговал моралью Павсания: «Если удовольствие существует, и мы можем лишь наслаждаться им в этой жизни, то жизнь — это счастье. Конечно, случаются несчастья; я это должен был познать лучше всех. Но само существование этих несчастий доказывает, что совокупность добра больше»[209]. По правде говоря, даже несчастья забавляли Казанову — по крайней мере, в те моменты, когда ему удавалось избежать их.
Многие женщины Казановы плыли по течению, как и он сам, — и точно так же были готовы воспользоваться подвернувшимся шансом. В одной гостинице Анконы Казанова познакомился с «кастратом» Беллино: его «лицо показалось мне женственным. Мужской наряд не помешал мне увидеть определенную полноту груди, которая навела меня на мысль, что, несмотря на выставленный напоказ внешний вид, это, должно быть, девушка. Убежденный в этом, я не сопротивлялся желаниям, которые он во мне пробуждал». Беллино и в самом деле оказался девушкой по имени Тереза, изучавшей вокал у великого кастрата Салимбени, и когда еще один его протеже, в самом деле бывший кастратом, умер, она взяла фамилию покойного и жила как член его семьи в Болонье, ожидая случая присоединиться к Салимбени. Но вскоре после этого великий учитель умер, так что в момент встречи с Казановой Тереза находилась в безвыходном положении. Поэтому она обращается к нему: «Увы, мой ангел! Спасите меня от позора. Возьмите меня с собой. Я не прошу взять меня в жены, я буду только вашей любящей подругой». В итоге пара объединяет усилия, и Казанова даже хочет жениться на Терезе, но, направляясь для бракосочетания в Болонью, теряет паспорт. К тому времени, когда им удается встретиться вновь, Тереза уже успела поработать певицей в Римини, где женщинам разрешалось выходить на сцену (в каждом итальянском городе на сей счет были свои правила), и намеревалась выступать в Неаполе в течение года. Казанова же тем временем выполнял некое поручение в Константинополе.
Новая встреча Казановы и Терезы происходит семнадцать лет спустя во Флоренции, где у них случается чрезвычайно короткая связь — на все про все им оказывается достаточно того времени, что муж Терезы тратит на приготовление горячего шоколада! После этого она объясняет Казанове, что «все еще любит» своего мужа, и ставит условие: отныне они встречаются только как друзья. В тот же вечер она знакомит Казанову со своим «братом» — молодым человеком, который на самом деле является их ребенком. Покровитель Терезы, герцог, который организовал ее неаполитанский дебют, позаботился о воспитании мальчика, наняв сначала няню, а затем преподавателя музыки. Теперь молодой человек следует за своей «сестрой», пока она получает очередные ангажементы в опере. Когда Казанова чуть позже получает новые известия о Терезе, она уже находится в Лондоне под именем Анджелы Калори, а спустя еще несколько лет они встречаются в Праге.
Одним словом, их жизнь представляет собой постоянное путешествие, получение удовольствия и любви везде, где только возможно, а попечение о потомстве они перекладывают на других. Образ жизни, осуждаемый Павсанием, здесь совершенно не кажется предосудительным: он полон веселья, приятен и комфортен, поскольку люди наподобие Казановы и Терезы всегда должны находиться в движении. Вспоминая свою жизнь в 1797 году, в возрасте семидесяти двух лет, Казанова признает, что «наслаждался тем, что сбивался с пути, что постоянно жил в заблуждении». Свои мемуары он называет исповедью, намекая не только на одноименное произведение Руссо, но и на Аврелия Августина. Однако, в отличие от последнего, Казанова не собирается отрекаться от собственной греховности, а в отличие от Руссо, не приукрашивает свои неудачи. О чем ему нужно сожалеть и что ему скрывать?
ebooksa