– Вот и славно. И в другой раз, когда решите помучить себя обвинениями, сразу вспоминайте, что этим вы напрямую выказываете мне недоверие… А это, знаете ли, обидно.
Майор снова улыбнулся и с облегчением заметил ответную улыбку на губах старика. Похоже, инфаркт откладывается. Аккуратно взяв Рынду под локоть, Петр повел его к выходу из здания.
– Вы мне очень помогли, Павел Юрьевич. Надеюсь, новая встреча не понадобится, но кто знает.
– Само собой, я понимаю. Конечно. Буду рад помочь.
– Спасибо. Всего доброго. И звоните, если вдруг что заметите или вспомните.
– Да-да, конечно. Если вдруг что, я позвоню… сообщу… в смысле…
Продолжая кивать и бубнить что-то себе под нос, профессор стал спускаться по лестнице. Зигунов несколько секунд провожал его взглядом, а затем резко повернулся и быстро пошел назад в кабинет.
– …вы меня на «понял» не берите, я такие пугалки в гробу видал. У нас в Луганске ребята рассказывали, как укропы на подвалах пытали. И я одно хорошо усвоил: лучше молчать с самого начала. Тогда и дальше полегче будет. И вам и мне. А еще говорили – когда сил нет, просто отключаешься.
Аброськин сидел на стуле вразвалочку и смотрел на полковника и психиатра с кривенькой полу- улыбкой.
– Ну что вы такое говорите? – очень вежливо возмутился Перемогин. – Никто вас пытать не собирается. Мы на вашей стороне. Просто хотим прояснить несколько моментов.
– Ага, как же.
– Владимир Петрович, – Зигунов наклонился к уху Лепнина и прошептал: – Алтарник сказал, что в момент убийства Красовского разговаривал с Аброськиным только по телефону. Сам он его в храме не видел.
– Понятно.
Кивнув Петру, полковник повернулся к подозреваемому. Майор же между тем прошел в угол кабинета и сел за стол там, словно устраняясь от допроса. Через окна в кабинет лил яркий солнечный свет, создавая какую-то неподходяще-оптимистичную атмосферу. Зигунов смотрел на Аброськина, которого видел со своего места в профиль, и думал, что модных зеркальных окон у них в управлении нет, и будут не скоро. А еще в голове неотступно крутились мысли о «Судьбе барабанщика». В повести мальчик выжил, но планирует ли маньяк оставить в живых нового героя?
Смешной вопрос. Петру до невозможности хотелось схватить однорукого за грудки, прижать к стене и выкрикнуть в лицо этот вопрос. А если ответа не последует, прекрасная твердая стена может несколько раз удариться о голову бывшего вояки. И ударяться она может столько раз, сколько понадобится – пока не прозвучит ответ. А уж когда он прозвучит… Кулаки сжались сами собой, и Зигунов услышал, как заскрипели зубы.
Нет, так не пойдет. Он усилием воли разжал руки и челюсти, сглотнул и попытался сосредоточиться.
– Мы установили, – говорил между тем Лепнин, – что в ЛНР вы служили не в артиллерии, а занимались контрразведкой и диверсионной деятельностью.
Аброськин никак на это заявление не отреагировал.
– Кроме того, выяснилось, что и это не было вашей основной деятельностью. Большую часть времени вы лично вели допросы и пытали пленных. И свое прозвище Левша получили именно за эти «заслуги». За инструментарий. Мастером своего дела были?
– Всяко бывало, – усмехнулся однорукий. – Война, она и есть война. То я хохлов допрашивал, пальцы лягушкой резал, соловьиные песни слушал, то сам попался, и уже меня укропы током жарили. Хорошо, наши все-таки отбили, и в итоге только одна рука отнялась. Там все по-другому, начальник. Если вы там не были, не вам и каверзные вопросы задавать. Мне каяться не в чем.