Они вышли на парадное крыльцо, куда уже были поданы дрожки.
— Нет, брат, не нужно: я пешком пойду, — сказал Тульчинов кучеру.
Башмачник вскрикнул.
— Что ты? что с тобою?
— Далеко, очень далеко… не скоро дойдем.
— Куда торопиться? нас не обедать ждут. Торопиться можно и даже должно, — заметил старик с важностью, — только на обед: тот, кто опаздывает к обеду, грубейший невежда. Ну, пойдем.
И старик пошел, постукивая палкой, но вдруг остановился и, улыбаясь, стал прислушиваться.
Нежное мычание коровы доносилось со двора, только что покинутого ими. Старик воротился.
— Куда вы? — с ужасом спросил башмачник, заслоняя ему дорогу.
— Сейчас, сейчас! забыл заглянуть на двор: что-то у меня там делается?
И старик вошел в калитку, а несчастный башмачник опустился на ступеньки крыльца.
Тульчинов расхаживал по своему двору, заботливо и гордо осматривая, все ли у него в порядке. Каждому животному умел он сказать какое-нибудь приличное приветствие. Особенно пленил его один поросенок: толстый, белый, со сквозившими ушами и лапочками. Поймав его и поглаживая, старик с умилением смотрел ему в глаза, едва заметные. Скоро явился и Артамон Васильич. Барин и повар долго молча любовались поросенком.
— Хорош! — заметил, наконец, в упоении Тульчинов.
— Очень хорош-с! — отвечал повар.
— Уши-то, уши! точно у какой-нибудь красавицы; а лапки? право, у иной дамы ручки не бывают так нежны. Ну, а что наш барашек? не пора ли его?
— С недельку надо еще обождать-с, зато будет — сливки! — глубокомысленно отвечал Артамон Васильевич.
— Ладно, ладно, подождем, изволь, Артамон Васильич! Ну, а что ты мне дашь сегодня позавтракать? я вот моцион сделаю; что-то вкус не…
Но старик не договорил: он, стал чмокать губами и, наконец, радостно сказал:
— Лучше, гораздо лучше! а вот Карлуша совсем было испортил мне аппетит… ну, да вот прогуляюсь. Смотри, Артамон Васильевич, полегче что-нибудь.
Тульчинов отправился к калитке. Увидав башмачника, прислонившего голову к стене, он коснулся его своей палкой и сказал: