Доможиров ничего не слыхал; он кряхтел, усердно затягивая свой халат. И скоро пояс исчез, глубоко врезавшись в его бока, а он все стоял посреди комнаты и тянул, что было лучшим признаком, что голова его сильно работала.
С того дня он переменился: все сидел дома, рассуждая уж не жениться ли. Со стороны Полиньки, казалось ему, уже не может быть никаких препятствий; одно пугало его: что, если Каютин приедет и вызовет его на дуэль? Воображение его по-своему сильно работало.
Полинька между тем действительно решилась принять место у одной госпожи, которая согласилась дать ей денег вперед. А деньги необходимы были Полиньке, чтоб расплатиться с девицей Кривоноговой, которая, с тех пор как Полинька задолжала ей, стала очень дерзка с своей жилицей. Нечего и говорить, что поведение Доможирова, начавшего посматривать на окно Полиньки чаще обыкновенного, довершило ярость девицы Кривоноговой и усилило до невыносимой степени ее дерзость. Съехать было необходимо; даже сам башмачник (несчастный башмачник!) чувствовал эту необходимость и с пыткой в груди побежал нанимать ломового извозчика, который должен был перевезти Полинькины вещи.
Увидав, что ломовой извозчик стоит у дома девицы Кривоноговой и что вещи Полинькины укладывают, Доможиров пришел в отчаяние. Он чуть не перекрутил себя пополам (к счастию, лопнул пояс!) с досады, что так много пропустил даром времени, и, как был, в халате, кинулся к Полиньке. Но с половины дороги он воротился, спохватившись, что неприлично свататься в таком виде.
Увидав Доможирова, вбежавшего к ней с испуганным лицом, в сюртуке, Полинька приняла сердитый вид и с упреком сказала:
— Я уж думала, что вы и проститься не придете!
— Палагея Ивановна! что вы! что вы? уезжаете? — сказал запыхавшийся Доможиров и посмотрел вопросительно на Полиньку, на Надежду Сергеевну, на унылого башмачника и даже на Катю и Федю, которые перебирали лоскутки, подаренные им Полинькой, и были очень довольны суматохой.
— Я вас ждала, ждала, наконец соскучилась, и вот теперь еду; прощайте, Афанасий Петрович!
Полинька поклонилась ему.
— Палагея Ивановна, да я думал… я не поверил… и кто же вас знал… — чуть не со слезами говорил Доможиров, запинаясь и покручивая две грациозные кисточки, украшавшие его картуз.
Полинька тяжело вздохнула, причем башмачник вздрогнул, а Надежда Сергеевна с недоумением покачала головой.
— Палагея Ивановна, прикажите внести ваши вещи: Я…
— Мои вещи… зачем это, Афанасий Петрович? — с удивлением спросила она.
— Ах, боже мой! вот дурак, так дурак: жил окно в окно сколько лет… глупая башка, глупая!.. эх!
Так заключил Доможиров, открутив совсем одну кисточку и с негодованием бросив ее на пол.
— Палагея Ивановна! — продолжал он умоляющим голосом, не поднимая головы. — Матушка, прикажите внести все назад… Голубушка! простите меня! я ведь дурак: знаете, не верил!
— Попросите хорошенько! — кокетливо сказала Полинька.
— Ну да как же еще? я уж, право, не знаю.
— Ну, станьте на колени.
— Как на колени?