Петер Каменцинд. Под колесом. Последнее лето Клингзора. Душа ребенка. Клейн и Вагнер

22
18
20
22
24
26
28
30

Поэтичный Герман Хайльнер тщетно искал себе конгениального друга и теперь ежедневно в час прогулок одиноко бродил по лесам, в особенности предпочитая озеро Лесное, темный меланхоличный водоем, окаймленный камышом и навесом старых, пожухлых древесных крон. Печальная красота этого лесного уголка притягивала мечтателя, как магнит. Здесь он мог романтическим прутиком чертить круги в тихой воде, читать «Камышовые песни» Ленау[50] и, лежа в низких прибрежных камышах, размышлять об осенней теме умирания и тлена, под грустные аккорды листопада и шелеста голых верхушек деревьев. Тогда он нередко доставал из кармана черную тетрадочку и карандашом записывал стих-другой.

Так было и в тусклый полуденный час на исходе октября, когда Ханс Гибенрат, гуляя в одиночестве, забрел на то же место. Он увидел юного поэта, который задумчиво сидел на деревянных мостках маленького шлюза, с тетрадкой на коленях и очиненным карандашом в руке. Рядом лежала открытая книга. Ханс медленно подошел ближе.

– Здравствуй, Хайльнер! Чем занимаешься?

– Гомера читаю. А ты, Гибенратик?

– Так я и поверил. Знаю, чем ты занят.

– Неужели?

– Конечно, знаю. Ты стихи сочинял.

– Ты так думаешь?

– Ясное дело.

– Садись рядом!

Гибенрат сел на мостки подле Хайльнера и, болтая ногами над водой, следил, как тут и там побуревшие листья один за другим кружили в тихом прохладном воздухе и неслышно опускались на коричневатую водную гладь.

– Тоскливо здесь, – сказал Ханс.

– Да, верно.

Оба во весь рост растянулись на спине, так что от всего осеннего окружения видели разве только несколько поникших древесных верхушек, зато им открылось бледно-голубое небо с мирно плывущими островками облаков.

– Какие красивые облака! – сказал Ханс, спокойно наблюдая за ними.

– Да, Гибенратик, – вздохнул Хайльнер, – вот бы стать таким облаком!

– И что тогда?

– Тогда бы мы плыли в вышине над лесами, деревнями, округами и землями, словно красавцы-пароходы. Ты когда-нибудь видел пароход?

– Нет, Хайльнер. А ты?

– Я видел. Господи, ты же ничегошеньки в этом не смыслишь. Тебе бы только учиться да зубрить, в угоду честолюбию!