Свежий воздух, простор подействовали на него благотворно. Выйдя за ограду парка, Люпен долго бродил по полям, разговаривая вслух:
– В чем дело? Что происходит? Вот уже долгие месяцы, сражаясь и действуя, я заставлял плясать под мою дудку всех персонажей, которым надлежит способствовать осуществлению моих планов, и все это время я забывал присмотреться к ним и понять, что волнует их сердце и ум. Я не знаю Пьера Ледюка, я не знаю Женевьеву, я не знаю Долорес… Я обращался с ними как с марионетками, в то время как это живые люди. И сегодня я наталкиваюсь на препятствия…
Топнув ногой, он воскликнул:
– На препятствия, которых не существует! На состояние души Женевьевы и Пьера мне плевать… Я обдумаю это позже, в Вельденце, когда устрою их счастье. Но Долорес… Она знает Мальреша и ничего не сказала!.. Почему? Какие отношения их связывают? Боится ли она его? Боится, что он убежит и явится отомстить за откровение?
С наступлением темноты он пошел в шале, которое оставил за собой в глубине парка, и поужинал там в сквернейшем расположении духа, сердясь на Октава, который обслуживал его то слишком медленно, то слишком быстро.
– С меня довольно, оставь меня… Сегодня ты делаешь одни глупости… А этот кофе?.. Он отвратителен.
Люпен отодвинул наполовину полную чашку, вышел из шале и в течение двух часов гулял по парку, перемалывая все те же мысли.
Под конец у него вырисовалось одно предположение: «Мальреш сбежал из тюрьмы, он терроризирует госпожу Кессельбах и уже знает от нее про инцидент с зеркалом…»
Люпен пожал плечами: «И этой ночью он явится рассчитаться с тобой. Ладно, я заговариваюсь. Самое лучшее пойти спать».
Он вернулся в свою комнату, лег в постель и тотчас заснул тяжелым сном, населенным кошмарами. Дважды он просыпался и хотел зажечь свечу и дважды снова падал как подкошенный.
Однако ежечасно он слышал бой деревенских часов или, вернее, думал, что слышит, ибо был погружен в своего рода оцепенение, при котором, казалось, полностью сохранялось сознание.
И его осаждали сновидения, сновидения тревоги и ужаса. Он явственно уловил шум открывающегося окна. Явственно, сквозь закрытые веки, сквозь густую тьму он узрел приближавшееся видение.
И это видение склонилось над ним.
С невероятным усилием Люпен поднял веки и взглянул… или, по крайней мере, ему так представилось. Грезил ли он? Или пробудился? Люпен в отчаянии спрашивал себя об этом.
Опять шум… Рядом с ним кто-то взял коробок спичек.
– Значит, я все увижу, – с огромной радостью сказал он себе.
Чиркнула спичка. Зажглась свеча.
Люпен почувствовал, как по его коже с головы до ног струится пот, и вместе с тем сердце его почти перестало биться, замерев от ужаса.
Возможно ли это? Нет, нет… А между тем
Человек, чудовище находилось тут.