813

Карта Европы

I

Пьер Ледюк любил Долорес!

Люпена пронзила глубокая, острая боль, словно нанесли удар самим основам его жизни, боль такая сильная, что он ясно понял – и это было в первый раз, – чем стала для него Долорес, постепенно, так, что он этого не осознавал.

Пьер Ледюк любил Долорес и смотрел на нее так, как смотрят, когда любят.

Люпен почувствовал в себе слепую, неистовую жажду убийства. Этот взгляд, взгляд любви, обращенный на молодую женщину, этот взгляд приводил его в бешенство. У него возникло ощущение великого безмолвия, окутавшего молодую женщину и юношу, и в этом безмолвии, в неподвижности поз не оставалось ничего живого, кроме этого взгляда любви, этого немого и сладострастного гимна, которым глаза выражали всю страсть, все желание, воодушевление и порыв одного существа к другому.

И Люпен тоже смотрел на госпожу Кессельбах. Глаза Долорес оставались невидимы под опущенными веками, ее шелковистыми веками с длинными черными ресницами. Но как она чувствовала этот взгляд любви, который искал ее взгляда! Как она трепетала под неосязаемой лаской!

«Она любит его… она его любит, – подумал Люпен, сгорая от ревности. И когда Пьер позволил себе какое-то движение, вспыхнул: – О несчастный! Если он осмелится коснуться ее, я убью его».

Вместе с тем, отмечая расстройство своего разума и стараясь побороть его, он размышлял:

«До чего же я глуп! Как ты, Люпен, мог дать себе волю!.. Послушай, вполне естественно, что она его любит… Да, разумеется, тебе показалось, будто ты угадал в ней некое чувство при твоем появлении… некое волнение… Трижды идиот, ты ведь всего-навсего бандит, вор… в то время как он, он – герцог, и он молодой…»

Пьер не шелохнулся, только губы его дрогнули, и Долорес, похоже, оживала. Медленно, потихоньку она подняла веки, слегка повернула голову, и глаза ее вернули юноше тот самый взгляд, которым даруют себя и вверяются, взгляд более глубокий, чем самый проникновенный поцелуй.

Это произошло внезапно, стремительно, словно удар грома. Люпен ринулся в гостиную, в три прыжка набросился на молодого человека, повалил его на пол и, придавив коленом грудь своего соперника, обращаясь к госпоже Кессельбах, крикнул вне себя:

– Так, стало быть, вы не знали? Он вам не сказал, мошенник?.. И вы его любите, его? Неужели он похож на великого герцога? Ах, до чего забавно!..

Он в ярости усмехался, в то время как Долорес смотрела на него с изумлением.

– Он – великий герцог! Герман IV, герцог Дё-Пон-Вельденца! Правящий государь! Великий курфюрст! Просто умереть со смеху. Он! Да его зовут Бопре, Жерар Бопре, это последний из бродяг… Нищий, которого я подобрал в грязи. Великий герцог? Это я сделал его великим герцогом! А-а! До чего смешно!.. Видели бы вы, как он отрезал себе мизинец… три раза падал в обморок… мокрая курица… А-а! Ты позволяешь себе поднимать глаза на дам… и бунтовать против хозяина… Ну погоди, великий герцог Дё-Пон-Вельденца!

Схватив юношу на руки, точно какой-нибудь сверток, Люпен раскачал его и выбросил в открытое окно.

– Берегись роз, герцог, у них есть шипы.

Когда он обернулся, рядом с ним стояла Долорес и смотрела на него глазами, которых он у нее не знал, глазами женщины, которая ненавидит и которую душит гнев. Возможно ли, чтобы это была Долорес, слабая, болезненная Долорес?

Она прошептала:

– Что вы делаете?.. Вы осмеливаетесь?.. А он?.. Значит, это правда?.. Он солгал мне?

– Солгал ли он? – воскликнул Люпен, понимая ее женское унижение. – Солгал ли он? Он, великий герцог! Просто-напросто шут, инструмент, который я настраивал, чтобы играть на нем мелодию моей фантазии! Ах, глупец! Глупец!