А за околицей – тьма

22
18
20
22
24
26
28
30

– И куколку, значит, оживить не поможешь?

– Куклу? – День окинул Ярину удивлённым взглядом, склонил голову. – Я думал, ты в куклы играть давно бросила. А надо оживить – попроси Обыду, уж тебе она не откажет.

Ярина молча уставилась Дню в самые очи – карие, с алой искрой в глубине. Попыталась без слов передать мысль, но, видать, не так ещё наловчилась в этом, как в оживлении стебельков да звёздочек. Ничего День не понял или вид сделал. Тряхнул головой, разжигая в бледных маках большое пламя.

– Нет так нет, – дёрнула плечом Ярина и пошла к избе. Перед нею, кланяясь, расступились в снегу бархатные лепестки, отворилась дверь, а над головой, рассекая снег, выглянуло золотое солнце.

У двери она обернулась. День, поймав её взгляд, улыбнулся, натянул поводья и ускакал – только и слышно было, как затренькали вслед зимние пичуги.

– Что, опять лясы с тобой точил? – выходя из лесу, волоча за собой ступу, проворчала Обыда. – Ну-ка, помоги…

Ярина побежала навстречу. Вдвоём дотащили подпрыгивающую, как хромой птенец, ступу до крыльца. Обыда втянула её в избу, положила ладонь на трещину у самого верха.

– Ишь как раскололо. Ночка баловался, пустил под рассвет молнии. Кто же по зиме так делает!

Поглаживая ступу, она присела рядом, принялась нашёптывать. Молодые побеги потянулись по дряхлой коре, полопались почки, запахло весной – отчётливо, крепко. Дождавшись, пока тонкие стебельки стянут трещину, будто швом, пока возьмутся зеленоватой прозрачной коркой, Обыда поднялась, села на лавку и попросила:

– Налей-ка мне чайку, глазастая. Все силы в ступу ушли. С голода-то плохо колдовать.

– Так зачем ты с голода? Поела бы сначала. Всю ночь по лесу носилась – конечно, сил не будет!

– Живительное колдовство лучше спозаранку идёт. На стыке, когда ни утро уже, ни день ещё – вот как сейчас. Не хотелось время терять. Да и ступу жалко. Верная моя, сколько лет служит. Ещё прежнюю хозяйку век, поди, носила.

Дрогнула ледяная иголка в сердце – повисло эхо тех слов, что говорил Керемет, что подтвердил Кощей: много яг было на свете, и ни одна не исчезла, все они тут, в избе, только Обыда не показывает.

– Чего ёжишься? Пожарче натопить?

Ярина глянула на Обыду. Глаза спокойные, болотные, сидит прямо, и ни следа, ни намёка, что недоговаривает, утаивает что-то. Спросить прямо?

– Рано ещё.

– Что рано? – вздрогнула Ярина. В мысли словно хвоинку острую вогнали. Помотала головой, увидела, что Обыда уже встала и вовсю шерудит в печке.

– Подтапливать рано. Ещё грянет мороз сегодня. Ты бы убрала маки-то со двора, заледенеют. Гляди, как распустились.

– Это не я, – безразлично ответила Ярина, прислоняясь к стене. – Это День Красный.

– Покрасоваться решил, – цокнула языком Обыда. – Ну да День – рубаха-парень, камней за душой не держит. Забирает с собой весь свет за леса, за горы, за море – туда, куда уходит. А вот с Ночью смотри поосторожнее. Если заводишь разговор, помни, что у него и второе дно наготове, и сумерки под рукой. А в сумерках имён много… Лук-то подрезала? Яблоньку побелила? Вечером пироги буду луковые печь, позовём Кощея, и своих лесных позови, кого хочешь. Говорила, в Кочишево девчонки хорошие?