А за околицей – тьма

22
18
20
22
24
26
28
30

– Готовы? Ну молодцы! Запрыгивай, Яринка. И ты запрыгивай, водохлёб, так уж и быть.

– Да я уж, Обыдушка, своим ходом, своим плавом, – отказался Вумурт. – Чай, быстрей вас приплыву!

– Быстрей, как же, – фыркнула Обыда. – По лесным-то мелким лужицам… Это мы с тобой, Ярина, на свадьбе в момент окажемся. А обратно ещё быстрей полетим, по прямой-то дороге.

– В лесу? По прямой?

– А как же. Нюлэсмуртова свадьба – лес повален! Дочери-то его нравные. Как кого замуж выдаёт, так целая полоса бурелома.

Ярина поправила съехавший венок, Обыда махнула помелом, и ступа понеслась вдоль лесных тропинок. Старое дерево дрожало под пальцами, от полёта захватывало дух. Ярина, хоть и не впервые летала, не могла сдержать ликующего смеха. Глядела на зелёные волны внизу, на море крон, на вспышки цветов, ягод, радуг – и казалось, что всё возможно в мире, что никогда не будет и быть не может конца этой радости, этому свету.

– Какая же красота всюду, Обыда… Как же Лес прекрасен!

– А то, глазастая, – весело согласилась Обыда. Ярина обернулась показать на светящийся кружевной березняк – и обомлела.

Вместо прямой, как жердь, старухи, сухой, суровой, стояла перед ней… та же старуха, но светлей, моложе. Может, глаза врут от ветра? Ярина протёрла их, ещё раз посмотрела на Обыду – обомлела пуще прежнего. Опускались к поясу долгие косы, разгорались щёки, расправлялись плечи. Серое платье до пят обратилось белым сарафаном, летящим по ветру, с вышивкой по груди и подолу. На шее соткалось брусничное ожерелье, в зрачках заплясало пламя. Ярина смотрела разинув рот, слыша, как всё громче, всё нежней поёт Лес свои лучшие песни: весенние, грозовые, звенящие, как берёзовый дождь; развесёлые и хмельные, как толшо́рский[55] снег.

– Чего рот разинула? Муха залетит! – озорно сказала Обыда.

– Что это с тобой?

– Не только же совой мне обращаться по воле Инмара, – засмеялась яга. – Есть и такое платье в сундучке.

* * *

Чем ближе подлетали они к Байгурези, тем пуще шумел ветер. Мелкие прутья ломало, будто солому, а ели сгибало до половины, словно кто каждым деревом заряжал громадный лук. Всюду светились нарядные цветы, ягоды всех мастей. Листья летели вперемешку: сочные летние, пёстрые осенние, светлые от весны. Спутались времена, звёзды высыпали к солнцу. Обыда, качая головой, вздыхала:

– Балует опять, опять балует. Говорила ему: не устраивай свистопляску! Не-ет, снова. Плохи шутки с Равновесием, но уж как сладко по краешку пробежать!

Нюлэсмурт, благодушный, разряженный, вырос из-под земли до самой ступы, поднялся вровень с ягами. Поклонился в пояс:

– Тау, голубушки, что почтили! Ишь какую красоту вырастила, Обыда. И сама хороша. Только мою невестушку никто не перещеголяет!

– Его невесту? – поражённо шепнула Ярина, едва Нюлэсмурт отвернулся. – Он сам, что ли, жениться надумал?

– Как же, – хмыкнула Обыда. – Молодится леший. Дочку свою он так зовёт. Которую выдаёшь-то? – окликнула она Нюлэсмурта.

Но хозяин леса и ветра не услышал: встретив гостей, тотчас понёсся к свадебному поезду[56] в вихре пыли и веток.

– Ну, сами увидим, – усмехнулась Обыда. – Давай-ка прибавим ходу, а то ведь Нюлэсмуртовой свадьбе навстречу только попади – сметёт!