Он вздрогнул, услыхав фамилию Микешиной. Теперь все стало на свои места. Ему почти не потребовалось переспрашивать Дарью Петровну, чтобы представить себе дальнейшие события, и не очень он удивился, когда она рассказала о Щапове: как он пришел несколько месяцев назад и потребовал денег. И потом часто являлся, припугивая, что расскажет дочери, какая она, настоящая ее мать…
— И сегодня приходил?
— Да, чтобы я передала… Угрожал, если в больнице узнают про сестру… А я вчера письмо получила, и она меня мамой называет… Вот и накопилось в душе, и излилось…
Она всхлипнула и поправила воротничок своего платья.
Почему-то его обрадовало это инстинктивное женское внимание к себе. Ему пришлось встать и ходить по комнате. Она следила за ним глазами и бессознательно крутила стакан в подстаканнике. Трудная жизнь не состарила ее, не убавила доброты. Потому что жизнь дает противоядие от старости — ребенка…
Он рассказал ей, как ему пришлось оперировать Петьку Микешина. На многие ее вопросы, которые она задавала, ему не хотелось отвечать, но еще более не хотелось Саше хитрить теперь перед Дарьей Петровной. Он старался освободить ее от страха, и уже с обычной своей улыбкой Саша пересказал историю, в какую попала сестра Щапова.
Дарья Петровна потянулась к маленькому столику, завела остановившийся будильник. Сейчас ее волнует самое главное: как поступит Алла, узнав, что в городе живет женщина, которую она не помнила, но которая была ей матерью и остается ею, что ни говори, как ни взывай к справедливости.
Для него вопрос был решен сразу и окончательно. Он представил лицо Микешиной, с сильной проседью волосы, манеру прятать руки в рукава.
Не допустить, чтобы кто-то рассказал об этом Алле хотя бы в первые дни, — вывод напрашивался сам собой. Щапов сейчас трусит: афера сестры не могла проходить без участия прижимистого братца. Ему не до жиру.
Он сказал об этом вслух.
Но если Щапов что-то предпримет, Глушко не простит ему бессонных ночей Дарьи Петровны.
Об этом он промолчал.
Дарья Петровна уронила голову на руки.
Глава VIII
некоторых пор на окне висела занавеска с вышитой идиллической корзиночкой — подарок заботливой жены Димы Зарубина. Из уважения к женщине занавеску терпели. А Великанов, глядя на нее, думал о каких-то, так и не пришедших к нему тихих временах с женой в простеньком халате, с сентиментальной домашней музыкой и с неподвижным зимним вечером за окном.
Из угла комнаты было видно, как над узорным краем занавески возвышается облупленный угол слесарной мастерской. На подоконнике около аквариума стояли бутылки из-под кефира с разбухшим газетным крошевом внутри, — чтобы легче отмывались.
Великанов подошел к столу и сел. Карпухин, шурша газетой, приподнялся на кровати, выключил радио.
ebooksa