— Александр Александрович?
— Да, крупный такой.
— Глушко у нас вот здесь, — она показала сжатый кулак. — Вот здесь он, понял? Через него и надо всё утрясать. — Клара Архиповна облегченно вздохнула. Утерянная царственность вернулась к ней. Она отошла от Зарубина неторопливой и строгой походкой.
Диме было немного не по себе. Он засунул руки в карманы и вспомнил о газете. Но прежде чем развернуть ее, он подумал, что хорошо бы в эту субботу съездить домой. Можно поговорить с сестричками из санитарной авиации. Пусть бы его отправили попутным самолетом. С ветерочком и бесплатно. Но он тут же отказался от соблазнительной мысли. У них в районе нет постоянной посадочной площадки. Можно приземлиться, как было однажды с бортхирургом Басовым, километрах в тридцати от дома. Басов тогда шел пешком, потому что его не нашла машина.
Нет уж, лучше автобусом!
Зарубин неспешно пошел вдоль больничного забора. Солнечно, птицы чирикают. Он остановился у тонкой липки, залюбовался, как воробей, дрожа крылом, чесал клювом себе подмышку.
Уходя, Саша по обыкновению заглянул в изолятор. Особых перемен в состоянии Бориса за эти дни не было. В палате дежурил Цейтлин. Он поглядывал на часы, лежавшие перед ним на столике, наклонялся к гофрированным трубкам — слушал дыхательные шумы.
— Боюсь отека легких, — признался он, протирая очки.
Аппарат отщелкивал вдохи и выдохи. Борис лежал на спине. Судорог теперь не было, они подавлялись лекарствами, которые вводил в вену Цейтлин.
Глушко сосчитал пульс, хотя в карте у Анатолия Ефимовича все было зафиксировано. Тот нацелил на него очки, но ничего не сказал. Понятно, что стажер не просто любопытствует — каждому хочется чем-то помочь.
— Да, — протянул Саша озабоченно и вышел.
На улице пахло цветами и пылью — обычное смешение противоборствующих запахов большого города. Он прошел через калитку около котельни и направился к автобусной остановке. Дорога была громкой, пропахшей дизельным смрадом. На другой стороне улицы, как Святогор, возвышалась водонапорная башня с потемневшей от долгих лет датой, выложенной силикатным кирпичом — «1947». Дома и тополиную зелень оберегала низкая чугунная загородка. Вдоль нее тянулась траншея, по краям пухлая земля насыпана вперемешку с глиной и камнями. Между катков и куч, вокруг наработанного и недоделанного, пружиня на хлябких через траншею мостках, хозяйски ходил человек в костюме, что-то говорил двум другим которые были чумазы, молчаливы и нелюбопытны — изредка кивали головами, сплевывали, выбивали ногтями музыку на асфальтовом котле.
Глушко посмотрел в траншею, где, просмоленная и спеленатая какой-то белой лентой, вытянулась на дне труба. Крякнув от восхищения, сбежал с насыпи и у остановки дождался автобуса.
Уже ехали с работы, было тесно. Саша под окрики охрипшей кондукторши, извиняясь и снова наступая на ноги, протиснулся вперед. За ним продвигался папаша с ребенком.
— Галоши не потеряли?! — крикнула кондукторша. — А то у нас в диспетчерской целая гора галош. Большие и маленькие, всякие есть. И никто не приходит — вот ведь жизнь пошла!
— Избаловались, — рассудительно подхватил хмурый человек, сидевший у окна. — У нас в конторе тоже все избаловались. Раньше ведь как листали бумаги — плюнул на палец, да и всё. — Повернувшись к соседу, он закончил: — А теперь нет. Теперь ты подай ему на стол губочку такую смоченную, чтобы туда пальцем тыкать, — он ткнул рукой в воображаемую губочку и отвернулся.
ebooksa