— Я приду к тебе, — твердо говорит Николай.
А она думает, глядя перед собой: не надо, не надо… И ей вспоминается их встреча на кладбище, когда она одно мгновение готова была остаться с ним и подождать его жену.
— Я найду тебя, если ты уедешь, — сказал он упрямо, и в ней все откликнулось на его слова, потому что она ждала их.
Он подвинулся к ней, взял ее ладонь в свои большие ладони с желтыми от табака пальцами.
— Зачем ты усложняешь? У нас и так все сложно.
— Ты хочешь упростить тем, что придешь ко мне?
— А ты тем, что уедешь отсюда?
— Значит — головой о стену?
Николай не выпускал ее руку. Вблизи он видел, как на ее тонкой шее взволнованно пульсировала сонная артерия.
Сонная… Ее можно видеть во сне.
Можно не спать, чувствуя ее биение.
— Мы уедем вдвоем, — сказал Николай. — Я тоже еще не вышел из поры романтиков. Ты мне все равно поверишь. Учти, я упрям. И люблю, — добавил он, крепко сжимая ее ладонь.
Она осторожно высвободила свою руку и тут же схватила его предплечье, когда он потянулся за сигаретой. Оба засмеялись.
Проходили редкие прохожие, которые, наверное, и минуту назад проходили, но они их не видели. Ветер утих. Было жарко. Откуда-то доносились ритмы «Болеро» Равеля — где-то открыли окна. Эти звуки вызывали у него представление о знойной пустыне и о верблюжьем караване: верблюды тяжело ступают по песку, мотаются тюки, позвякивают кривые сабли у людей с шоколадными лицами.
— А я вспомнил, где слышал тот вальс, — задумчиво проговорил Великанов. — Как ни странно, его любила играть моя жена.
— Мне пора, — вздохнула Тоня и встала. Она пошла сначала тихо, потом быстрее. У ворот обернулась, и он крикнул ей:
— Приду!